Кентавр на распутье
Шрифт:
Одежды на ней был минимум: коротенькая юбка, сквозь которую просвечивали условные трусики, да куцая рубаха, едва покрывавшая грудь. Для такой погоды в самый раз, если не напяливать на себя кондиционер, но жара, похоже, совершенно не трогала кралю: кожа оставалась сухой, походка – танцующей. Кстати, девушка оказалась босой – действительно, к чему обувь, когда есть машина?
Засмотревшись на экран, я едва не пропустил момент, когда она вновь возникла на виду, тут же исчезнув в салоне. В следующую секунду «капля» сорвалась с места, на сей раз припустив шустрей, будто решила погонять меня на разных режимах. Черт, эта девочка умела водить! Когда на дорогах мало кто придерживается правил, уберечься от аварии непросто. И как раз сейчас на улицах сделалось тесно, словно бы все городские авто разом покинули стоянки
Ближе к центру мы попали в затор. Очень постаравшись, я притулился вблизи от девушки: в соседнем ряду, на пару машин сзади. У нее хватило ума не снимать затемнения, а может, нарывалась уже – с такой-то внешностью. Разбросав руки по сторонам, я направил слухач на «каплю», не слишком представляя, на что рассчитываю, – ведь малышка там одна. Разве вздумает куда позвонить.
Эти окна оказались проницаемы, но, к счастью, не настолько, чтобы пробиться сквозь них без усилителя. Потому что девушка тихонько напевала, отстукивая пальцами ритм – наверное, по рулю. Звуки изливались из нее с волшебной легкостью, и вытворяла девочка с ними, что хотела, словно бы ее диапазон зашкаливал в ультра, а внизу доходил до контральто. Мало что голос был чист и послушен, красив и сочен, – его наполняли чувства, удивительные в юном создании. Как попадала она каждой интонацией, каждой паузой, как держала ритм! И песня настолько гармонировала с девушкой, будто и была ею написана, – к тому ж я слышал это впервые, хотя новье обычно не пропускаю.
Я оцепенел, страшась шевельнуться. На лице застыла маска, мало что выражающая, но в горле стоял комок, а глаза постыдно наполнились влагой, пока капли не покатились по щекам. Я и раньше считал, что голосом, вкупе с мелодией, можно пробрать человека до нутра, затронуть самые глубинные струны, а ныне получил тому убедительное подтверждение. Конечно, в музыке я лишь потребитель, зато из самых разборчивых, а будущую звезду угадываю с ходу – уже не раз подтверждалось. Черт возьми, тут и полный лох просек бы: это – сокровище. Бриллиант, который даже не требует огранки, – такое обличье, грация, голос!.. Да стоит деляге поухватистей наложить на певунью лапу и слегка поусердствовать, раскручивая ее по стране, как в его карман хлынут миллионы. Но лучше бы ее оставили в покое – мне кажется. Во всяком случае, от меня эту подсказку не получит никто.
Затор вскоре рассосался, и мы опять слегка поиграли в догонялки. Честно сказать, у меня сложилось ощущение, что девонька давно приметила слежку и теперь развлекалась, играя со своим «хвостом», точно котенок. При этом вовсе не старалась его сбросить, словно бы тот больше забавлял ее, чем заботил. Уважаю людей, которые хоть что-то делают качественно. А если они исполняют по высшему разряду всё, за что ни возьмутся… Раньше я думал: таких не бывает.
Больше красотка никуда не заезжала, зато на одном из перекрестков ее поджидал худой парень, вполне затрапезного вида, тут же втиснувшийся в «каплю», притормозившую на секунду. Через несколько кварталов он снова выпрыгнул на тротуар и тут же сгинул в подворотне, хотя никто не собирался его преследовать. После чего машинка покатила обратно, через десяток минут вернувшись в исходную точку, где ее поглотил тот же гараж. Ну и я на сегодня наигрался – довольно изображать из себя сыщика!.. Вдобавок и противно.
Пришло время сделать что-нибудь для души – к примеру, повидаться с единственным человеком в губернии, которому я друг, а не приятель или партнер. Другое дело, что на него вряд ли стоит полагаться, как на себя. То есть он не из тех, с кем хорошо отбиваться спиной к спине, хотя кое в чем, пожалуй, смелее меня. Звали его Гай, и был он вольным репортером, действительно не подчиняясь никому, а руководствуясь лишь собственными пристрастиями, благо впрямую работал на Океан.
Вообще Гай славный человечек – из лучших, кого я знаю. В нем даже присутствует совесть, что и вовсе редкость. Из него не сотворить ни подлеца, ни завистника – он устойчив, как ванька-встанька. Но, как и того, склонить Гая можно к чему угодно – простым волевым напором, даже не прибегая к пыткам или угрозам, – и тогда Гай способен предать самых близких, включая себя. Это потом он вернется к прежней позиции и жестоким угрызениям, но дело-то уж сделано, поезд ушел. И так же беззащитен Гай перед соблазнами. Это счастье, что средств у него едва хватает на прокорм – избыток их превратил бы беднягу в обжору или пьяницу. А не дай бог, Гай станет «получать по способностям» – его же приберет к рукам первая хищница, встреченная на пути. И уж тогда упьется кровушкой непротивленца!..
Но пока он оставался невостребованным. То есть ужиться с Гаем пытались, однако долго не выдерживали: слишком он «не от мира». Гай никого не обижал и, уж конечно, пальцем не трогал, а к уходам подруг относился с полным сочувствием. Вообще понимал людей, как немногие, хотя сам вел себя… неординарно, скажем так. Кстати, и внешность у него примечательная. При том, что голова чересчур велика для такого щуплого тела, вдобавок лысая и шишковатая, уродливым Гай не выглядел. Скорее инопланетянином или сказочным гномом. Может, фокус заключался в его глазах, улыбке, голосе. Наконец, в том, что Гай был добряком и умницей.
А сколько ходило про него смешных баек! Притом беззлобных, на что мало кому везет. Еще Гай вопиюще беспечен, подчас влезая в такие авантюры, что даже я бы остерегся. Трудился-то он не разгибаясь, а его репортажи; обзоры, комментарии уже пользовались в Океане немалым спросом, судя по счетчику. Вот только доходов это не приносило, поскольку связываться с рекламой Гай отказался наотрез. Впрочем, мне удалось убедить Аскольда, что камикадзе-правдолюбцы, вскрывающие здешние нарывы, ему полезны, и втихаря тот финансировал Гая, даже «компруху» подбрасывал – предусмотрительный, как всегда, главарь охотно топил местные власти в их собственном дерьме, высвобождая пространство для себя. А что первый удар наносят обычно по «рупору», его мало заботило.
Обитал Гай недалеко от центра, но в таком глухом месте, где ни один из городских воротил не имел настоящей власти, а заправляли больше «шакалы», терроризируя тех, кто не успел или не решился еще переселиться в одну из слобод. Дома тут на три четверти опустели, а в своем подъезде Гай и вовсе остался один, упрямо не желая сменить дислокацию. Как мог, я обезопасил его гнездо, даже добыл для репортера броневичок, старенький, но добротный, вполне умещавшийся в вестибюле, который приспособили под гараж, заодно надежнее перекрыв подъезд. И взял с Гая слово, что на все опасные встречи он будет ездить с охраной, а все подозрительные посылки не станет вскрывать без сапера – пусть уж Аскольд и это оплачивает. А после того, как репортер замахнулся на «самое дорогое»: на лучезарного нашего президента, Клопа вонючего, – я, не полагаясь больше на слово Гая, навесил ему круглосуточный «хвост», подрядив на это охранное агентство, лучшее в городе. Конечно, если за Гая примутся всерьез, это вряд ли его спасет, но по крайней мере убережет от дешевых наездов.
Оставив «болид» перед входом, я вступил в подъезд и по узкой лестнице, вокруг неработающего лифта, поднялся к четвертому этажу. Здешние стены давно требовали ремонта, но Гая это не трогало, к тому же он видел их редко. С квартирной дверью оказался порядок, и я проник внутрь, воспользовавшись своими ключами. Очутился в захламленной прихожей, истомившейся по влажной уборке, оттуда прошел в комнату, служившую одновременно кабинетом, спальней, столовой, библиотекой, гостиной. Зато и грязи тут скопилось впятеро. По полу разбросаны огрызки яблок, апельсиновые корки, клочки бумаг, вокруг компа громоздятся грязные тарелки и кружки с присохшими остатками кофе – уж аккуратностью Гай не отличался. Мне надоело засылать сюда уборщиц, тем более что едва не каждую оголодавший репортер пытался склонить к сожительству. Время от времени Гай собирался с духом и сам перемывал посуду, даже подметал полы, однако порядок сохранялся до первой трапезы.
По мере того как я выбивался в зажиточные, к Гаю перекочевывала моя мебель – с потёртой обивкой, разболтанными креплениями, жвакующими пружинами, но еще годная. Теперь он восседал в бывшем моем кресле, а дрых на старом диване, завалясь в продавленную мной ямищу. И складировал книги на этажерке, склеенной мною же из дешевых полок, а шмотки – в трехдверном полированном шкафу с антресолями под потолок. А уж мои табуреты стояли у Гая по всем углам и применялись под самые разные нужды. Одевался он исключительно в «секонд-хенде», а кормежку прикупал на ближнем рынке, подешевле. И совершенно не брал всю эту ерунду в голову.