Китай, Россия и Всечеловек
Шрифт:
Мы должны обратиться к совсем другим областям науки, например к психологии, или даже к особого рода философским проблемам, с которыми уже столкнулись такие мыслители, как Будда и Лао-цзы, когда пытались согласовать наше положение как зрителей и как действующих лиц в великой драме существования». [467]
Одномерный человек не может нести ответственность за целостность жизни. Так и будет изобретать орудия уничтожения, как будто это его не коснется: он или актер, не озабоченный реакцией зала, или зритель, не способный сопереживать актеру. Автор пронзительной книги «Дао физики» Ф. Капра разделял тревогу. Существующий дисбаланс, напишет он в 1982 году, можно описать при помощи фундаментальных понятий Инь и Ян. В нашей культуре явное предпочтение отдавалось ценностям, в которых преобладало
Но все шло как шло, как было запущено когда-то силой, поработившей человека, соблазненного мнимой идеей превосходства, гордыней, притупившей его чувства. Недоброй волей задана программа безусловной правоты рассудка, не принимавшего в расчет нравственное чувство. Не случайно в 60-х годах XX века вспыхнуло движение контркультуры. Т. Роззак убеждал, что без преображения сознания не вернуть человека к самому себе. Так и будет продолжаться его превращение в биокомпьютер, если отринуть прошлое: великую поэзию Блейка, Вордсворта, Гёте, то, что питает душу. Бездуховная наука и техника «создали пустыню вокруг и внутри нас». Без возрождения религиозного чувства, трансцендентной энергии сознания не спасти индустриальное общество от саморазрушения. «Мы можем теперь признать, что судьба духа – это судьба социального порядка, что, если в нас гибнет дух, то же самое будет с нашим миром». И с ним нельзя не согласиться.
Обожествив науку и технику, человек иссушил землю, унизил Природу, вместе с ней себя, собственные чувства. Искусственный, механический мир более не вдохновляет человечество, оказавшееся «между смертью и трудными родами той культуры, которая способна воплотить целостность человека. Иначе мы так и будем катиться к своему концу, если не найдем способ соединить рациональный и интуитивно-чувственный метод познания». [469] И это гораздо серьезнее, чем может показаться: вне пробужденного Сознания нет спасения.
Подавленное чувство не могло не привести к «апокалипсису культуры». Но мог ли «человек массы» осознать трагизм положения, если в нем притупились ум и чувство: чем меньше одного, тем меньше другого? Если человек лишен Морали, не предписанной, а той, без которой все рушится, то он уже не человек. Молодое поколение приняло сигнал бедствия, но по-своему: призыв к свободе поняли как вседозволенность. (Недаром явление античеловека потрясло японских писателей Абэ Кобо, Оэ Кэндзабуро.)
Что говорить, наука, великие умы – достояние и гордость человечества, и не от великих умов зависело моральное падение. («Мы сделали работу за дьявола», – признавался Роберт Оппенгеймер.) Все, что только мог предложить изобретательный ум, было предложено, но Целое оставалось вне поля зрения. Не потому ли, что Целое само по себе морально, двуедино: в единичном – Единое? Посягая на свободу другого, посягаешь на собственную; спасая себя, спасаешь всех, говорит восточная мудрость.
Не удивительно, что в наше время заговорили о кризисе наук, в том числе фундаментальных: физики, математики (Пенроуз). Не потому ли, что «люди с рыночным характером не умеют ни любить, ни ненавидеть», заключает в работе «Быть, чтобы иметь» Эрих Фромм (с. 154)? А задолго до него неоплатоники говорили: «Душа, которая поворачивается к материи, страдает и нищенствует, лишается своей силы. Но если она вернется к Разуму, она получит полноту и обретет вновь свою целостность» (Порфирий. Начала, 37; 32). Значит, не все потеряно.
(Чтобы показать, насколько отличается психология европейца и японца, Фромм сравнивает стихи Теннисона и Мацуо Басё. У Теннисона целесообразность: сорванный цветок – объект, стремление не столько пережить, сколько понять его устройство. У японского поэта – доверие Природе, невозможность посягнуть на жизнь цветка, неисповедимого. Отсюда неприятие насилия, вторжения в то, что неведомо человеку, но что заботится о нем.
Закон триединства
Одно может существовать за счет другого, лишь отступив от Дао. Но не все подвластно человеку – на его же счастье. Когда нечто переходит Предел, то выпадает из Бытия, и должно появиться нечто иное («свято место пусто не бывает»). Противоположное на противоположное дает новое качество: обе противоположности как бы нейтрализуются, уступая место Троичности, или безупречному Целому. Это имел в виду Лао-цзы, говоря: «Одно рождает Два, Два рождает Третье». «Одно» – потенциальное Единое; «два» – условие взаимодействия; «три» – преодоление двойственности и на уровне Инь-Ян, которые изначально недвойственны, не могут отрицать друг друга, как вдох-выдох, прилив-отлив. «Три» – реализованное Единство, явление Целого.
Троица воплощает единого Бога, триедины ипостаси Бога-отца, Бога-сына и Духа Святого – нераздельны и неслиянны. И три тела Будды суть одно Тело Дхармы (Дхармакая). Одно раздваивается, не теряя связи сторон. Жизнь продолжается – по закону Дао все возвращается к единству.
В духе той же логики, которую японцы называют «тройственной», или логикой Целого, мыслил прославленный даос Чжуан-цзы: «Мир внешний и Я одно Целое. Поскольку мы – единое Целое, можно ли еще что-либо сказать? Поскольку сказано, что мы – единое Целое, то можно ли еще что-то не сказать? Единое Целое и слова – это два, два и один будет три. Если продолжить счет, то даже искусный математик не достигнет предела. Что же говорить об обычных людях? Если мы от Небытия (У) продвигаемся к Бытию и достигаем Трех, что же говорить о продвижении от Бытия к Бытию? Не надо продвигаться, будем следовать естественному Пути» («Чжуан-цзы», гл. 2).
Вот образец непривычной для нас многомерной логики, которую не вытянуть в ряд: одно не вытекает из другого, а существует само по себе и вместе со всем («и то, и то»). Для нас текст даосов нуждается в расшифровке, а Чжуан-цзы лишь обращается к Лао-цзы: «Все вещи рождаются из Бытия, а Бытие рождается из Небытия» (Дао дэ цзин, 40). «Проявленное Дао не есть истинное Дао». Или: «Покой есть главное в движении». Истина доступна лишь пробужденному, целому человеку: «Пока Я и He-Я не стали парой, они являют ось Пути, Центр бесконечности», – продолжает Чжуан-цзы в той же главе «О равенстве вещей», имея в виду не формальное равенство, которое с точки зрения его современника Эмпедокла приводит к вражде, ненависти (нейкосу), а неслиянное и нераздельное – каждый сам по себе следует единому Пути. В том же духе рассуждал третий патриарх Чань ( япон. дзэн) Сэн Цань: «Совершенный Путь подобен бездне, где нет недостатка и нет избытка. Лишь оттого, что выбираем, теряем его. Не привязывайтесь ни к чему внешнему и не живите во внутренней пустоте; когда ум покоится в единстве, двойственность сама собой исчезает». [470] Это и есть Недеяние, благодаря которому все само по себе Таково.
Естественно, и в западной традиции ясные умы избегали раздвоения ради покорения одного другим, – по логике части. Платон не сомневался в непрочности состоящего из частей, что смущало ум и Блаженного Августина: Бог привел все к единому порядку; этот порядок делает из мира «единое целое». Но человек «разрывает» эту целостность, предпочитая ей из личной гордости и личных симпатий «одну часть», «мнимое единство». Он таким образом ставит «часть» выше «целого», достоинством, принадлежащим «целому», облекает «часть» («Исповедь» Блаженного Августина, 3, 8).
Так и пошло – во имя части, частного интереса пренебрегли Целым. Не потому ли, что утратил человек душу, то, что делает его человеком? Плотин видел в «двоице» Пифагора величайшую «дерзость», разделившую Единое на множество, вследствие чего ум отпал от Единого и отпала от ума душа. А если нет души, нет и разума. «Двоица», двоичная логика обрекала человека на борьбу до изнеможения, и с самим собой – до полной утраты самоидентичности. Наиболее проницательные философы понимали, что история, ведомая непросвещенным умом, исчерпала себя; верили в наступление Третьего зона.