Клятва
Шрифт:
Кроме дома, солидного состояния и прочих привилегий я получил место в Совете Лучших родов. А это было ого-го какое достижение, потому что именно Совет Лучших и проводил политику, то есть мог решить дать королю деньги на реформу, например, налогов, или не стоит.
– Ну, - представив меня обалдевшим советникам, поинтересовался мой опекун. – Ещё кто-нибудь сомневается, что чернь – тоже люди?!
- Мальчишка просто исключение! – брякнул сидящий во втором ряду папочка рыжего де Беорда.
Лорд Джереми фыркнул и спокойно прочитал получасовое наставление Святого Иеронима, суть которого сводилась к «блажен, кто верует». Все слушали, никто и не пикнул. Тогда мне казалось, что завершился какой-то давний спор, в который меня, конечно, не посвятили.
Спустя несколько дней я осмелился заговорить с королём о городских приютах и правах сирот. Я понимаю, во внимание Его Величества раньше попадали лишь, скажем так, более умелые руки. Для страны они важнее. Они – хлеб, и они – армия. Потому не стоит разбрасываться ими, пока они ещё маленькие, говорил я. Им нужна защита, которой они совершенно лишены, за них же не вступается даже закон «О мальтийцах», потому что они и мальтийцами ещё не считаются. Король не мог этого знать: он был один на всю эту свору дворян, которые чахнут над своим золотом, паршивой честью и титулами. Кто-то должен был ему рассказать – Валентин был действительно человеком милосердным и справедливым. Я же видел. Конечно, он согласился помочь провести закон в совете Лучших.
А меня же заставил решиться на этот разговор случай. В один из редких выходных, который у меня случайно выдался, я решил поехать в приют – тот, из которого меня сэр Джереми забрал. Нет, ностальгия меня, конечно, не мучила, совсем. Просто в какой-то момент я понял, что не знаю, кто я – уже лорд или ещё безродная сирота. Рэй говорил, что я всегда буду чужаком и там, и там, и он был совершенно прав. Из меня сделали какую-то химеру – по внешности и по сути. Я думал, что поездка, так сказать, к истокам всё расставит по своим местам.
В отличие от меня, приют за семь лет абсолютно не изменился. Так же с закатом воспитанники возвращались – голодные, сонные. Так же парочка неудачников подметала у них под ногами двор – весь в пухе от растущих рядом белолисток. На меня никто не смотрел, все прятали глаза, и это было нормально, я знал: лорд может оскорбиться, если на него станут глазеть.
Из дома хозяйки выбежали её изрядно поистрепавшиеся дочери. То ли я теперь смотрел на них по-другому, то ли время их изменило тоже – но теперь эти суетливые, вульгарные женщины вызывали во мне жалость, а не злобу и страх.
– М’лорд! Пожалуйте сюда, м’лорд, коня здесь оставьте, мы приглядим, м’лорд.
Они были так бедно, безвкусно одеты по сравнению с дамами во дворце, что я не мог на них смотреть. И да, грубые, красные, мозолистые руки, неряшливо заплетённые волосы с прядями седины, подбитый глаз у одной и скула у другой могли вызывать только жалость. У кого на них рука поднялась?
А улыбались они мне так же заискивающе, как когда-то лорду Джереми. В их глазах читалось: «Пожалуйста, м’лорд! Пожалуйста…» Пожалуйста, обратите внимание, пожалуйста, всё для вас сделаем, милорд…
Сам не заметив как, я оказался в доме хозяйки, в её комнате, точно так же пахнущей чесноком и теперь ещё лекарством. Сама госпожа, однако, уже не лучилась мощью и грозной властью. Она с трудом смогла встать с кресла у камина.
– Чем могу служить, м’лорд?
– Вы меня не помните? – выдавил я.
Она смотрела непонимающе. Взгляд, кстати, не изменился, такой же цепкий. Я почти ожидал, что она заорёт, как раньше: «Ах ты, паршивец! Тебя, что, выгнали?! Как ты посмел ослушаться?!»
– Нет, м’лорд.
Я опустил глаза и, увидев свои сапоги, чуть не подпрыгнул. Как когда-то ещё босоногий, привычно опустив взгляд, я разглядывал сапоги лорда Джереми: из дорогой кожи, украшенные декоративным швом и серебряными галунами. Я смотрел и нет-нет, но думал: какого это – носить их? Какого это – жить как сыр в масле? И почему я не родился в золотых пелёнках, почему я не могу и никогда не смогу быть вот таким?
Теперь, вот, стал. Химерой.
Руки сами потянулись к кошельку за поясом, потом – привычней – к мечу.
– М’лорд?
Я вскинул на неё взгляд и отшатнулся. И отступал, пока не оказался во дворе, среди детей-теней, нищеты, грязи и отчаянного существования, из которого я действительно – прав был де Беорд – был лишь исключением.
Следующий день я, по совету Рэя, потратил на то, чтобы найти лорда-хозяина приюта и отправить ему выгодное предложение этот самый приют продать. Но я же понимал, что даже если еда у тех детей станет лучше, а кровати – удобней, это не много изменит. Сироты по закону должны работать с пяти лет – и они будут работать, пока закон их не освободит. И что даст, если я выкуплю их всех? С одного приюта – да, но сколько их в стране? Будут лишь очередные исключения.
Рэй тем вечером убеждал меня уехать развеяться. Он считал, это единственное, что меня спасёт. Наверное, он был прав – мне душно было в этой клетке лордов и бедняков. На войне, видят боги, всё куда проще.
Но я не мог оставить короля.
Однако двух-трёхдневная прогулка в дозоре в пригороде столицы мне бы никак не помешала. В Ардекском лесу – тем, что между городом и Школой, как раз видели разбойников. «Странно, что они делают так близко к столице?», - думал я. Впрочем, после войны это уже стало нормальным – не все бывшие солдаты желали мирно возвращаться к своим пашням.
В дозор я вызвался в последний момент, во время доклада Его Величеству. Вот прямо у короля и попросился – и у него не был причин меня не отпустить. Всего три дня. И, я думаю, он тоже видел, что мне необходимо развеяться. Да и, честно говоря, он наверняка тоже сомневался, что те дворянчики, вызывавшиеся привести головы нарушителей закона, смогут с ними справиться. Головы! Идиоты, нам рабочие руки нужны, хотя бы на тех же пашнях. А не головы на пиках. Но это же лорды… Среди них был, кстати, и племянник сэра Джереми – виконт де Вилета, который раньше называл меня висельником, а теперь улыбался во всю пасть, хлопал по плечу и старательно поднимал бокал в мою честь. «Мелкая шавка», - с презрением думал я.