Князь мертвецов

Кащеев Кирилл

Будь в городе лавочка пo продаже издевки с сарказмом, Богинский стал бы ее бессменным поставщиком!

Йоэль вспыхнул: мраморной белизны альвийский лоб вдруг пошел совершенно по-человечески некрасивыми красными пятнами, а кончики острых ушей аж засветились, как два фонарика.

Митя зло прищурился: ротмистр намекает, что его альвийский портной недостаточно хорош, потому что еврей? А не много ли этот жандарм на себя берет?

– Разделяю вашу уверенность, Александр Иванович, - мягко улыбнулся Митя. — Это ведь серьезные господа из жандармского управления сперва думают: кто альв, кто еврей, кто дворянин, а

кто разночинец. А мы, светские щеголи, первым делом ценим хорошо исполненную работу и пребываем в наивном убеждении, что ладно скроенный сюртук национальности и вероисповедания не имеет. Так что да, я уверен, достоинства гардероба от господина Альшванга скажут сами за себя.

– Замечательно, что светские щеголи не вмешиваются в дело государственного управления, правда, ротмистр?
– усмехнулся отец.
– А то невесть до чего б дошли: может даже и людей стали бы оценивать как сюртуки. По достоинствам.

«И не говорите!
– уныло подумал Митя.
– Как так вышло, что с вами, господа, я почти настоящим рэволюционэром сделался?»

– Что ж, если вы так прекрасно ладите, оставлю вас с вашими сюртуками. Пойдёмте!
– скомандовал отец, и Богинский разом с нагруженным папками городовым, направились ко входу в участок.
– Передай тетушке, что я сегодня поздно, - увидел, как Митя сморщился и мученически вздохнул.
– Из-за чего вы опять не поладили?

– Тетушка обижена, что я не уступил им с Ниночкой очередь на пошив у господина Альшванга.
– отчеканил Митя. Он ни мгновения не сомневался, что сейчас его будут укорять.

Отец в очередной раз страдальчески вздохнул:

– Митя, я понимаю, что одежда — это нечто важное и дорогое для тебя. Хотя видят Предки - не понимаю, почему! Но сейчас выходит, ты, отважный боец, встретивший варягов с топором в руках, состязаешься с дамами за. . . рюшки? Кому их раньше пошьют?
– губы его расползлись в неудержимой улыбке, и он самым натуральным образом захихикал.

«От этих дам никаким топором не отмашешься!» - злобно подумал Митя, глядя на безобразно потешающегося отца. Вот почему так? Ты то сражаешься, то интригуешь, то упокоиваешь, то поднимаешь. . . и все это ради приличного гардероба! Но стоит появиться дамам - и ты уже обязан уступить всё, за что боролся. Даже почти что с боем добытого альва - просто потому, что они ... дамы. И если Митя лишит их новых платьев, то будeт единодушно признан в свете тираном, деспотом, и хуже того - скупердяем. А если они лишат Митю нового гардероба, то их никто не осудит, потому как они же дамы, им нужнее. Натуральное, как говорили древние римляне, discriminatio! Хоть и впрямь в борцы и рэволюционэры подавайся!

– Господин Альшванг, я просил бы вас о любезности!
– сквозь сцепленные зубы процедил Митя.
– Могли бы вы после того, как озаботитесь моим гардеробом сшить моей кузине Ниночке платье ... два ... нарядное и повседневное ... за счет моего ежемесячного содержания, - и злобно уставился не на альва - на отца. Дескать, доволен?

Альв не ответил, но голову наклонил благосклонно - вроде как согласился.

– Только Ниночке?
– усмехнулся отец.
– Тетушку не облагодетельствуешь?

– Разве я похож на святого?
– с ледяной яростью поинтересовался в ответ Митя.

– Не ерничай!
– поморщился отец.

Из дверей участка вдруг вылетел давешний

городовой, уже без папок, и со всех ног ринулся к отцу.

– Ваше высокоблагородие, имею честь доложить, труnорез-то наш ... того ... в мертвяках запутался. Не сходятся они у него: то есть, то нету!

– Пьян?
– брезгливо спросил отец.

– С похмелья, - не стал отрицать городовой.

– Мертвые поднимались?

– Да сейчас вроде лежат смирнехонько, но надо, чтоб вы глянули, опытным глазом-то...

– Мы, пожалуй, пойдем, - Митя уцепил альва за локоть и торопливо поволок прочь.

Они отшагали почти квартал, когда Йоэль вдруг задумчиво сказал:

– А рюши... или как ваш батюшка выражается, рюшки ... вам не пойдут.

– Почему это?
– возмутился Митя.
– У меня была сорочка, с таким пластроном...
– он пошевелил пальцами, изображая на груди сорочки нечто вроде оборок. – Из лионского шелка! Изрядно мне шла.

– Тогда, может, и шла, - покачал головой альв.
– А к тому времени как я с вашим гардеробом закончу... Нет, не пойдет!
– и отрешенным взглядом уставился внутрь себя, перестав отвечать на вопросы.

Оставалось лишь надеяться, что там - внутри себя - они видит Митины новые сорочки, пусть даже без пластрона в оборках:

– Что ж, не буду вас задерживать, маэстро. Касаемо же нашего общего дела: сообщу, как только мы будем готовы.

– Кто такие эти мы, и что все вы собираетесь делать, вы, господин Меркулов, мне сообщать не собираетесь.

– Не собираюсь. Равно как и всем нам вовсе не следует знать, что деле участвуете вы. Хватит, что я знаю, - довольно закончил он.

Как же приятно чувствовать себя великим интриганом, держащим в руках нити сложнейшего предприятия, и использующего всех как марионеток. Когда только ты - знаешь всё, а все остальные - не знают даже о существовании друг друга. А уж тем более не знают, что за сложной интригой с железом прячется еще одна - сложнейшая, направленная против Лаппо-Данилевских. Любая правильная интрига должна обязательно содержать второе и третье дно, а настоящий ловкий интриган - преследовать не одну, а несколько целей. И он, Дмитрий Меркулов, докажет, что он достойный выученик светского общества... если, конечно, для начала придумает, как доставить железо в город так, чтоб никто не заметил и не перехватил. Иначе вся его великая сложная интрига превратиться в дурь зарвавшегося мальчишки!

– Я буду вам признателен, если вы продолжите присматривать за господами заводчиками.
– Митя прощально кивнул и быстрым шагом направился в сторону дома Шабельских. Постоял на противоположной стороне улицы, внимательно разглядывая окна с одинаковыми портьерами - там, как он знал, были комнаты сестричек. Подумал немного и направился к черному ходу. Судьба у него нынче такая: ходить через черный ход.

Там ему повезло больше - не прошло и пяти минут, как в конце улицы показалась прислуга Шабельских, Одарка. Наряженная в любимую вышитую сорочку и тесноватую для ее пышных телес жакетку, Одарка гордо плыла впереди плюгавого мужичонки, нагруженного так, что между пучками петрушки из одной корзины и свернутым отрезом ткани из другой, проглядывала лишь его красная от напряжения лысина.