Князь мертвецов

Кащеев Кирилл

Пуля пронеслась там, где еще мгновение назад была его голова, и ударила в стекло. Стекло лопнуло так, будто меж уже вставленными зимними рамами заложили бомбу. Осколки не могли, но выплеснулись в комнату. Зазубренные стеклянные лезвия влетели внутрь. Прижимая к себе Аду, Митя откатился в сторону и ...

Дзанг-дзанг-дзанг! Осколки воткнулись в пол точно между Митей и Гиршем. Воцарилась тишина. Все как один, не отрываясь, воззрились сперва на полицмейстера - от паро-беллума в его руках расходилось облако пара. Потом на торчащие

из светлых досок стекла.

– Тю, а як це?
– наконец спросил один из городовых, переводя ошарашенный взгляд на разбитое окно.

За окном послышался раздосадованный скрипучий крик, похожий на воронье карканье, мелькнула тень с широко распахнутыми крыльями - слишком крупная для птицы тень.

— Это все, что тебя сейчас волнует, Мироненко?
– просипел полицмейстер, пальцем стирая со щеки кровь из длинной царапины.

Митя приподнялся на локтях, отпуская придавленную им Аду. Посмотрел в широко распахнутые, полные растерянности и ужаса карие глаза, не скрытые как обычно стеклышками пенсне, выдавил кривую улыбку и плюхнулся на зад, тяжело дыша.

«Обошлось. Снова обошлось. Я жив. Дышу.»

Полицмейстер шагнул к окну мимо Мити протопали его ноги в начищенных до блеска сапогах. Дулом паро-беллума отбросил в сторону портьеру. И уставился на подоконник. Улыбка медленно сползла с его лица.

Он поворошил дулом кучку черной пыли, и уголок дешевого картонного переплета, будто обожженный по краям. Больше на подоконнике ничего не было.

В этот момент снаружи раздался бешенный топот, яростно задребезжали металлические ступеньки, и оттолкнув оцепеневшую в дверях мать Тодорова, ворвался дежуривший под окнами городовой:

– Шо тут, ваше благородие...
– шаря взглядом по разгрому в комнате, с хрипом выдохнул он.

– Взять!
– сдирая испачканную кровью перчатку и швыряя ее на начавшего шевелиться Гирша, ненавидяще процедил полицмейстер.
– Взять всех! И этого ... и того ... и тех ... и этих ... Всех! Всех - в участок!

– Вы совершенно уверены, Ждан Геннадьевич?
– счастливо улыбаясь - обошлось, опять обошлось!
– спросил Митя.

– И этого тоже!
– взревел полицмейстер.
– И обыскать! Перевернуть весь дом!

Сопротивляться Митя не стал. Только когда городовой, корча виноватые рожи и поддерживая его под руку, как тяжелораненного, помог подняться с пола, Митя тихо прошептал поравнявшемуся с ним Тодорову:

– Надеюсь, ваша матушка журнал «Народной воли» на ночь не читает.

Глава 22. Еврейский допрос

– А все же, куда книжки-то подевались?
– азартно прошептали у Мити над ухом.

Митя нехотя обернулся на так и оставшегося безымянным конопатого гимназиста. Глаза у того горели, веснушки аж светились в полумраке камеры.

Аккуратно

выставленной ладонью Митя заставил его отодвинуться:

– Вероятно, туда же, куда и ваш здравый смысл, сударь, - холодно сказал он и рявкнул.
– Не было отродясь!

– Ну что вы, - обиженно проворчал конопатый.
– Тут же никого чужих, только наши.

Митя обвел страдальческим взглядом камеру в участке, где сейчас сидели все – и гимназисты, и Тодоров, и парочка поднадзорных. Барышень заперли отдельно - Митя искренне надеялся, что в одном из кабинетов, не вовсе же полицмейстер разум утратил. Еще брата и сестру Гиршей сразу же увели.

– Во-первых, убедительно прошу меня к вашим «нашим» не причислять. Вроде бы я не давал никаких оснований. А во-вторых...
– он выразительно кивнул на груду лохмотьев у двери камеры. Только если присмотреться внимательно, можно было понять, что это привалился к стене человек.

– Так он же спит!
– вскинулся конопатый.

– Естественно, спит. Если бы не спал и явственно подслушивал, может, даже вы не стали бы болтать глупости, - меланхолично заметил Митя.

– То есть, он специально тут? Чтоб нас подслушивать?
– конопатый выразительно сжал кулаки.

– Сядь, - буркнул ему Петр и поглядел на Митю иронически.
– Надо же, разбираетесь! Жаль только, так сказать, с другой стороны решетки.

– Мне - нисколько не жаль, - отрезал Митя.

– Не ссорьтесь. Сейчас-то мы все по одну сторону решетки, - тихонько попросил гимназист.

– А долго ли?
– скривился Петр.

Вдалеке увесисто хлопнула дверь, послышались голоса - рокочущие мужские, надрывные, почти плачущие женские.

– Родители, - тоскливо сказал конопатый и переглянулся с приятелем Васечкой.

– Дети, - усмехнулся Иван.
– Как есть дети - боятся, что папенька с маменькой заругают.

– Это самое «детство» не мешает вам втягивать их в ваши дела, - процедил Митя.

– Не наши. Общие, - очень серьезно сказал Иван, а Петр, наоборот, ухмыльнулся.
– Кто ж если не мы - «племя младое, незнакомое»? Не питерское старичье, те отечество только до края довести могут!

Раздался звук шагов, к дверям общей камеры торопливой почтительной побежкой примчался давешний городовой. Дверь распахнулась.

– Хорошо провел вечер?

– Познавательно, - ответил Митя, направляясь к выходу.

– Потерпите, юноши, скоро вас заберут родители, - выпуская Митю из камеры, кивнул отец гимназистам.

– А нас?
– нахально поинтересовался Петр. Под ледяным отцовским взглядом невольно отшатнулся... и тут же качнулся обратно, явно злясь на себя за испуг.

– Для вас нынешним разом тоже все обойдётся лучше, чем могло. Вы нашли удачное прикрытие, - холодно бросил отец.

— Это... Это не они!
– Тодоров вскочил. — Это я пригласил Дмитрия, нам было интересно познакомиться.