Князь
Шрифт:
– Прости мне мои слова, зиусхан, - сказал Пцашхо.
– но я боюсь, что ты однажды вместо себя назначишь князем Абдулькарима-муллу.
– Нет, Абдулькарим-мулла обязан повиноваться мне, как и все, кто живет во владениях моего рода, - сказал Тлизанд.
– но я обязан повиноваться закону, данному людям самим Богом.
– Даже если он против адыгского закона?
– угрюмо спросил Убыт.
– Даже если так, - кивнул Тлизанд.
– Ты веришь, зиусхан, что Великому Богу интересны семейные дела людей?
– произнес Пцашхо.
– Ты хочешь установить среди адыгов законы, по которым живут ногайцы, но если так будет, все люди станут рабами. Тфокотли и дворяне станут твоими рабами, а ты сам будешь рабом крымского хана.
–
– Мы все - и ты, и я, рабы Бога. И сам хан Крыма обязан повиноваться закону Бога больше, чем родному отцу.
– Вы говорите, что Великий Бог и мусульманский Аллах - одно и то же, - сказал Пцашхо.
– но мы никогда не слышали, чтобы Великий Бог требовал от людей повиновения Ему в делах своего рода. Разрушить старое легко, а создать новое трудно. Чтобы из желудя вырос большой дуб, надо несколько человеческих жизней. А под топором этот дуб падает, прежде чем прогорит одна головня в костре. Адыги сильны своим законом, зачем же его разрушать?
– Я не посмею разрушить адыгский закон!
– сказал Тлизанд. Хотя он старался не выдать своего волнения, его уже начало раздражать упрямство простолюдинов.
– Я лишь отказываюсь соблюдать ту его часть, которая противоречит закону Бога.
– Все начинается с малого, - сказал Пцашхо.
– Ты перестанешь соблюдать это, а твои потомки оставят весь закон. И мы будем жить как ногайцы. Бывший раб, пригретый князем, получит право бить плетью тфокотлей и дворян. Разве это порядок?
– Ты хочешь сказать, тфокотль, что ногайцы живут без порядка?
– несколько повысив голос, произнес Тлизанд. Ему показалось, что в словах старика был намек на его намерение дать дворянский дар Псекабзу и Ужи, когда те достигнут совершеннолетия.
– Почему тогда уже сорок лет ни одно адыгское племя не разбило их, когда они приходят и движутся огромными войсками по всей адыгской земле? Только в позапрошлом году хан Джамбеч разорил всю Кабарду. Ведь на твоей памяти, тфокотль, было, когда ногайцы приходили сюда и выжгли весь Гогут, увели сорок три пленника. А после того как мой отец принял религию Аллаха, они перестали нам угрожать.
– Да, именно потому, что вы, князья, уподобились им, приняв их религию!
– кивнул Пцашхо.
– Уже пятнадцать... даже больше лет мы живем без страха, - сказал Тлизанд.
– вы выгоняете ваш скот на пастбища без опасения, что, вернувшись, увидите горелые жерди вместо ваших домов. Разве это плохо?
– Спроси самых старых людей на адыгской земле, и они тебе скажут, что когда они были маленькие, самые старые люди говорили, что когда они тоже были маленькие, ногайцы приходили со страшными войсками убивать и уводить в рабство адыгов, угоняли скот и десятками жгли селения. Ногайцы, Крым всегда были врагами - самыми лютыми врагами адыгов. Позор адыгу отказываться от адыгского закона ради ногайской религии. И то, что ногайцы перестали нам угрожать из-за того что князья - наши князья, приняли их религию, похоже на унижение для нас. Получается, что мы поддались их угрозе.
– Ты знаешь моего отца и знаешь меня, тфокотль, - сказал Тлизанд.
– Ты знаешь, что ни он, ни я не приняли бы Ислам из страха перед ногайцами. В свое время мой отец успешно сражался с ними. Мы покорились Богу, потому что верны Ему за то, что Он создал нас и этот мир для нас, и не хотим поклоняться помимо Него кому-то еще. Бог послал тебе милость, тфокотль, примирив твоего князя с крымским ханом. Тот, кто маленьким детям снится в страшных снах, стал нашим союзником, а соседи-адыги не оставят привычку умножить свой скот за счет вашего. От набегов соседей я с помощью Бога защищу тфокотлей, но хватит ли моей дружины, если сюда вздумают прийти калмыки? У них тоже огромное войско, и они до сих пор не пришли на Пшиш только потому что не желают одновременно биться и с адыгами, и с крымцами. Лучше благодари Бога, тфокотль, и не указывай своему князю, как ему управлять.
Из слов Тлизанда Пцашхо
Когда Тлизанд доехал до широкого поля, где выращивали просо эгу - княжеские люди, которые не работали только на князя, а отдавали зиусхану часть урожая с выделенной им земли и часть скота, выращенного на выделенных им пастбищах, то увидел за чернотой выжженной стерни несколько двигавшихся по полю воловьих упряжек, тащивших плуги. Рядом виднелись фигурки пахарей. Значит, эгу тоже начали пахать. Князь свернул вдоль поля направо и, миновав маленькую тополиную рощу, выехал к плетеной ограде дома Абдулькарима-муллы. Из-за ограды желтели соломенные крыши дома и дворовых построек, высовывались темные ветки плодовых деревьев, на которых уже начали набухать почки. Тлизанд объехал одиночное подворье Абдулькарима-муллы и остановил коня перед воротами, возле которых на жердях ограды сушились два кувшина. За воротами появилось мелькание, послышались торопливые шаги, и ворота стали отворяться. Отворял их Абдулькарим-мулла - средних лет мужчина с большой черной бородой, одетый, как всегда, несмотря на вполне щедрые дары от князя, в поношенный серый кафтан и низкую шапку.
– Ассалам алейкум, Абдулькарим-мулла!
– поздоровался князь, спрыгивая с коня. Вообще-то, всем надлежало первыми здороваться с князем, но Тлизанд оказывал уважение исламским знаниям Абдулькарима-муллы.
– Ваалейкум салам, мой зиусхан!
– радостно ответил Абдулькарим-мулла.
– Добро пожаловать!
Тлизанд завел в ворота коня, затем обнял Абдулькарима-муллу и отдал ему котомку с задней ногой косули.
– Это я вчера добыл на охоте, - сказал он.
– Возьми бисмиЛлах!
– Благодарю, мой зиусхан!
– ответил Абдулькарим-мулла, принимая подарок от князя.
– Я скажу жене сейчас же приготовить это!
– Не надо, Абдулькарим, - сказал Тлизанд.
– Я не голоден, да и тебе ли меня кормить? Я хочу просто выпить с тобой по стакану айрана.
– Твоя воля, мой зиусхан!
– сказал Абдулькарим-мулла, принимая из рук князя поводья коня, которого надо было привязать к коновязи.
А через несколько минут они вдвоем сидели за пределами двора на толстом дубовом бревне, застелив его овечьей кошмой, возле невысокого глинистого обрыва и неторопливо пили айран из металлических крымских стаканов, разрисованных крымскими цветными узорами. Внизу под обрывом с шумом протекал в каменистых берегах Пшиш, и мутные волны, точно пытаясь догнать друг дружку, плескали в береговую гальку и корни склонявшихся над водой желто-зеленых гибких ив. За рекой серебрились стволы и толстые ветви еще лишенных листвы тополиных рощ, а под ними расстилался серо-бурый ковер из опавших прошлогодних листьев в зеленых россыпях лесных трав. От реки веяло влажной свежестью. Несколько мелких птичек то и дело начинали с щебетанием порхать над речной поймой в теплых лучах ранневесеннего солнца.
– Я сегодня утром рассудил тфокотлей по закону Аллаха, - сказал Тлизанд, когда стакан с айраном уже наполовину опустел.
– АльхамдулиЛлах!
– сказал Абдулькарим-мулла, приложился к стакану с айраном и отер рукой черные усы.
– Да воздаст тебе Господь добром за это!
– Но мне пришлось нарушить адыгский закон, - сказал Тлизанд.
– Я запретил человеку, унаследовавшему имущество покойного брата, продавать или дарить больше половины его без согласия дочери покойного. А когда это по адыгскому закону требовалось согласие женщины на то, чтобы мужчине распорядиться своим имуществом?