Князь
Шрифт:
– А если кто-то не соблюдает закон Аллаха?
– Аллах его накажет.
– Но Коран написан не на адыгском языке, - сказал Шаханбатыр.
– Как его понять?
– Коран написан на арабском языке, на котором говорил наш пророк Мухаммед, да благословит и приветствует его Аллах, - сказал Тлизанд.
– Каждый мусульманин должен стараться научиться арабскому языку или слушать тех, кто хорошо знает Коран.
– А ты знаешь арабский язык?
– спросил Шаханбатыр.
– Нет, - Тлизанд покачал головой.
– Я знаю крымский язык. Но Абдулькарим-мулла знает арабский язык. И
– Знаешь, что я слышал от одного мальчика из азатов*?
– сказал Шаханбатыр.
– Что же?
– спросил Тлизанд.
– Его отец был рабом у темиргоевского дворянина...
– Я понял, о ком ты говоришь, - кивнул Тлизанд.
– Когда он... ну, его отец, был молодым, хозяева гадали на свечах, - продолжал Шаханбатыр.
– и ему тоже велели привязать свечу к палке. Он ее плохо привязал, и она упала. Хозяин решил, что это значит, что он умрет или убежит, и продал его твоему отцу. Но он не умер и убегать совсем не хотел. А из-за того что его переселили, он не смог получить в жены хорошую девушку, которая тоже работала у того дворянина. А жена, которая у него здесь, ему не нравится.
– И что, этот мальчик сам говорит, что его отцу не нравится его мать?
– спросил Тлизанд.
– Да, - кивнул Шаханбатыр.
– Он говорит, что ему очень неприятно от этого.
– Это злой обычай, который произошел от шайтана, - сказал Тлизанд.
– Никакое гадание не скажет правды. Всякое будущее, даже то, на какую жердь в плетне сядет муха, знает только Аллах - и никто больше. Но знаешь, прогневил Аллаха тот дворянин, который продал раба из-за глупого обычая. Но Аллах милостив, и тому человеку Он обратил эту несправедливость во благо: я освободил того человека, когда умер мой отец. А разве его прежний жестокий хозяин дал бы ему свободу?
– Да, правда, - кивнув, сказал Шаханбатыр.
Еще немного поговорив с сыном, с Гутлем, Тлизанд засобирался обратно. Засиживаться было ни к чему: семейные дела не должны были отвлекать князя от народных. К нему могли прийти тфокотли за судом или дворяне с какой-нибудь важной вестью. Хотя и грустно было уезжать из дома, где рос родной сын, Тлизанд отправился домой с успокоенным сердцем, снова и снова перебирая в памяти то, что и как сегодня сказал его мальчик, что говорил о нем аталык. Когда он проезжал мимо поля, навстречу ему откуда-то выскочили два эгу и, когда он остановил коня, низко поклонились.
– Доброго дня тебе, зиусхан!
– сказал старший эгу, которого звали Чибзыу.
– Пусть вечное счастье будет в твоем доме, а ты не откажи в нашей просьбе!
– Что случилось у вас, мои люди?
– спросил Тлизанд, глядя с коня на вставших перед ним оброчников.
– Скажи своему слуге, чтобы он не засыпал борозды в поле, ведь пахота - это тяжкий труд, а то, что от него вырастает - это твой урожай!
Тлизанд посмотрел в полувспаханное поле, где стояли впряженные в плуг волы, и с удивлением увидел там Псекабза, который на коне скакал по свежевспаханной земле, распугивая слетевшихся туда кормиться червями грачей. "Откуда он здесь взялся?!" - недоумевая, подумал князь и крупной рысью направил коня через поле в ту сторону.
–
– крикнул он, подъехав на расстояние, достаточное для того, чтобы маленький прислужник мог слышать его. Псекабз натянул поводья и, остановив своего коня, посмотрел на князя. Пробегавший по долине ветерок шевелили шерстяные завитки на его шапке. По лицу мальчика пробежали досада и испуг, но он спокойно развернул коня и неторопливо поехал навстречу Тлизанду.
– Почему ты здесь?
– спросил его князь.
– Кто разрешил тебе уехать со двора?
– Я просто подумал, что ты скоро не вернешься, мой зиусхан, поэтому поехал немного прогуляться, - с робостью в голосе, но достаточно твердо ответил Псекабз.
– Как же немного?!
– воскликнул Тлизанд.
– Ты не только со двора уехал, но и за поместье! Вон там уже начинается Тфэимэз. А если госпоже что-то понадобится!
– Но там Ужи есть, - сказал Псекабз.
Тлизанд хорошо замечал, что иногда на старшего мальчика из его прислужников находило на короткое время необычайное упрямство - более сильное, чем у Шаханбатыра. Тогда он мог даже ослушаться князя, не скрываясь. Стараясь сохранять спокойствие, Тлизанд сказал:
*Азат - отпущенный на волю раб или крепостной.
– Я не давал тебе разрешения отлучаться со двора. То, что ты подчиняешься лично мне, а не старшему из челяди, не значит, что ты можешь делать все, что тебе вздумается, и забывать о своих обязанностях перед господами. Перестань ездить по полю, которое эгу только что вспахали: его урожай предназначен для моих амбаров, и ты сам ешь этот хлеб. И езжай обратно домой прямо сейчас!
Псекабз, однако, хотя был заметно сконфужен и волновался, не торопился повиноваться князю.
– Зиусхан, - сказал он, опустив глаза в темную взрыхленную землю, от которой шел запах перегноя.
– разве от того, что я один раз проехал здесь, просо не будет расти?
Тлизанд почувствовал себя в сложном положении: с одной стороны, он понимал, что на Псекабза снова нашло помрачение души, с другой стороны, на краю поля стояли эгу - тоже его собственные люди, и он не мог уронить свое достоинство, не обуздав раба-мальчика. Ведь они по положению стояли даже выше Псекабза, пусть Тлизанд и любил своего слугу как родного ребенка.
– Ты что, пререкаешься с князем?
– проговорил Тлизанд, понизив голос и в упор посмотрев на Псекабза.
– Езжай домой, быстро!
– Мне некуда ехать, - сказал вдруг Псекабз, подняв глаза и посмотрев на князя.
– Моих мать и отца увезли ногайцы.
Глаза у Псекабза были красивые: большие, темные, с длинными черными ресницами. Тлизанд смотрел в эти детские глаза, и возмущение его гасло. Понятно было, что мальчика одолела тоска по тем годам, когда он жил под отчим кровом, когда мать и сестры ласкали его. Тлизанд и княгиня при всей своей любви к этому ребенку из тфокотлей не могли превратить свое имение в родной дом для него. Поэтому Тлизанд не мог разом и жестко заставить его выехать с поля и отправиться в имение. Но позади стояли эгу и ждали, когда князь уведет малолетнего невольника, чтобы они могли спокойно продолжить пахоту.