Коллекция: Петербургская проза (ленинградский период). 1970-е

Коняев Николай Михайлович

— Позвольте, — перебил Навернов и достал из внутреннего кармана пиджака конверт. — Вот он. Так сказать, для наглядности.

— Да, это он, — вздрогнула Софья Семеновна. — В тот вечер он закрылся у себя в комнате с этим конвертом. А я лежала в спальне, и как-то неспокойно было у меня на сердце. Опасения мои подтвердились. В начале первого я услышала Мишин крик. Конечно, тотчас бросилась туда, но, сколько ни стучала, сколько ни ломилась, он мне так и не открыл.

Утром он вышел из комнаты весь бледный, руки трясутся, глаза красные, а когда я спросила, что это значит, он ударил меня по лицу. Это случилось впервые, и я разрыдалась. Он же усмехнулся и

вышел. С тех пор наша жизнь превратилась в какой-то кошмар. Миша, мой тихий Миша, стал ежедневно избивать меня, это беременную-то! Он превратился в совершеннейшего зверя. И вот, чтобы сохранить жизнь будущему ребенку (потому что я, конечно, этого бы не вынесла), мне пришлось уйти. В последние дни я пыталась найти злосчастный конверт, чтобы понять причину всего этого ужаса, но он куда-то надежно его запрятал, а тогда я думала, что, может быть, и уничтожил.

— Как видите, все в полной сохранности, — нервно усмехнулся Олаф Ильич, доставая из конверта сложенный ввосьмеро ветхий лист. — Желаете посмотреть?

Софья Семеновна вскочила со стула:

— Спрячьте, уберите это немедленно!

— Как, вы разве не хотите прочесть?

— Ни за что на свете!

— И не хотите перевести мне?

Вдова замотала головой.

— Но Софья Семеновна, голубушка, мне ведь необходимо знать содержание этого письма.

Женщина молчала, но была, видимо, в сильном волнении.

— Видите ли, я уже говорил вам о некоей крайней точке, до которой я теперь дошел. И я чувствую, нет, просто уверен, что для снятия с нее мне необходимо какое-то сильнейшее внутреннее потрясение. И тут это письмо и вы. Это просто судьба. Вы понимаете, о чем я говорю?

— Я прекрасно понимаю вас, Олаф Ильич, но от чтения и тем более перевода этого текста напрочь отказываюсь. Если хотите, я могу порекомендовать специалистов…

— Нет, нет, — вскричал Навернов, — если не вы, то никого уж не надо. Повторяю вам, я чувствую, что здесь рок.

Софья Семеновна продолжала хранить молчание, но дышала прерывисто и, видимо, на что-то решалась.

— Что с вами? — спросил Навернов, зачем-то привстав на цыпочки.

— Слушайте, что я вам скажу.

— Да? — не сходя с цыпочек, Навернов вытянул шею, как делают некоторые малорослые люди, готовясь услышать что-нибудь важное. Олаф же Ильич был росту выше среднего.

— Пойдемте сейчас со мной.

— Куда? — Навернов удивленно опустился с цыпочек и втянул шею в плечи.

— Пойдемте, не спрашивайте, вы сами все увидите.

Подозревая мистификацию и в то же время с каким-то неприятным замиранием в душе, Олаф Ильич вышел вслед за Софьей Семеновной на улицу. Стоял солнечный, но прохладный день. В воздухе была та прозрачность, которая говорит о переломе в сторону осени. Наполняя легкие свежим льдистым воздухом, Навернов молча шагал за вдовой.

Она повлекла его в старую часть города, где располагались церкви, банки и музеи. У большого темно-зеленого здания с колоннами, в котором Олаф Ильич признал Этнографический музей, они остановились. Музей был основан более века назад известным географом, путешественником и ботаником Саввой Игнатьевичем Прищепковым. От здания веяло строгостью и преданностью науке.

— Пойдемте, — сказала Софья Семеновна, — музей как раз сегодня выходной, нам никто не помешает.

Они вошли через служебный вход. Софья Семеновна, достав из сумочки синюю книжечку, показала ее вахтеру, и они поднялись на второй этаж по широкой железной лестнице, устланной дорожкой с затейливым орнаментом.

Непривычно пустынно было в музее. Погруженные в полумрак залы были полны таинственной значительностью оставшихся наедине с собою предметов, и, казалось, этой значительности не могли нарушить шаги двух случайно попавших сюда людей.

«Что-то здесь не так, — думал Навернов, энергично ведомый под руку Софьей Семеновной, — что-то здесь непременно не так».

Наконец они вошли в зал «Индия, Непал, Бирма». Софья Семеновна подвела Навернова к одному застекленному стенду и шепнула:

— Смотрите! Мы все в этой игре!

На стенде была представлена какая-то утварь и четыре манекена, изображавших жителей Индии в национальных одеждах. Сбоку стоял еще один манекен, символизировавший английского колонизатора в пробковом шлеме. Фигуры были почти человеческого роста и исполнены довольно искусно, хотя в позах их проскальзывала какая-то напряженность. Чем больше вглядывался в манекены Олаф Ильич, тем меньше у него оставалось сомнений в том, что эти фигуры не кто иные, как персонажи индийской истории, некогда рассказанной ему Плевковым. Навернову вдруг нестерпимо захотелось пить.

— Где же японец? — спросил он, облизав пересохшие губы.

— Не знаю, — прошептала Софья Семеновна.

Олафу Ильичу пришла в голову нелепая мысль, что манекенам, возможно, тоже хочется пить, и только из боязни напугать людей они не подают им какого-нибудь условного знака, чтобы те поставили им в вольер мисочки с водой.

Да, именно так и подумал Навернов: «мисочки с водой».

— Пойдемте отсюда, — ненатурально громко сказал он и дернулся к выходу.

Обратно они шли теми же залами, в одном из которых Олафа Ильича подстерегал еще один, ранее им не замеченный сюрприз: в отделе, посвященном фауне Алтая, он увидел фотографию своего старого знакомого. Старик алтаец стоял, улыбаясь, перед енотовой норой: в одной руке он держал горящую головню, в другой — двустволку. Под фотографией — надпись: «На промысле».

Застыв перед фотографией на несколько мгновений, Навернов издал слабый горловой звук и мелкой рысцой побежал к выходу. Софья Семеновна нагнала его на лестнице.

— Что с вами? — встревоженно спросила она, но он не отвечал, продолжая трусить вниз по ступенькам.

На улице Софья Семеновна взяла его под руку.

— Я провожу вас домой, у вас ужасный вид, — сказала она.

— Благодарю вас, не нужно, — сухо сказал он.

— Ну хоть немного, вон до того перекрестка, идет?

— Софья Семеновна, — промолвил Олаф Ильич, когда они прошли несколько шагов, — я совершенно серьезно хочу попросить вас сделать для меня перевод письма. Мне это совершенно необходимо. От этого теперь, можно сказать, зависит моя жизнь.

— Давайте-ка лучше встретимся завтра и поговорим на эту тему, хорошо? Вот вам мой телефон.

Софья Семеновна вынула из сумочки листок и записала номер.

— Позвоните завтра вечером, договорились?

Навернов кивнул.

— Ну, а теперь я побегу. Вот мой трамвай, до свиданья.

— До свиданья, — сказал Олаф Ильич и облизал пересохшие губы.

Проводив взглядом ладную фигуру Софьи Семеновны, он двинулся дальше по тротуару, но визг трущейся об асфальт резины и звук глухого удара заставили его обернуться. Отброшенная на противоположный тротуар, Софья Семеновна исчезала за набегавшей невесть откуда толпой. Протиснувшись, Навернов успел поймать мутный и уже бессмысленный взгляд умирающей и, не обращая внимания на собравшихся вокруг людей, сел рядом и горько и мелко затрясся всем своим большим холеным телом.