Коралловый город
Шрифт:
— Знаю. Ты крематорий. Это она разболтала, Поспелова.
— И не я! — подскочила Даша. — Это, наверное, Иринка, я ей по секрету только…
Но тут вмешался Черепанов.
— О чем затеяли разговор? Мы сейчас разбираем недостойное поведение Синицына. У кого какие предложения? Записываю.
— Постой, — не сдавался Генка. — Я же еще не кончил. Чего ты не даешь мне сказать?
— Говори, только про Синицына, а не про какие-то дела давно минувших дней.
— Я про Синицына и говорю, — огрызнулся Лысюра. — Не перебивай. Значит, так. Я Синицыну верю.
Класс заклокотал.
— Объясни! — потребовал Черепанов. — Может, ты его как друга защищаешь.
— Никакой он мне не друг! — вскипел Лысюра, но тут же спохватился. — То есть, конечно, друг, но я его не защищаю. А верю ему и требую, чтобы он искупил свою вину перед коллективом.
— Как же так? — вмешался Живцов. — Если ты ему веришь, значит, он не виноват. Тогда какую вину он должен искупать?
— Да, он не виноват, — замямлил Генка. — Но не так, как вы думаете. Поэтому я верю. А чтобы и вы поверили, что он не виноват, пусть он искупит свою вину тем, что за ночь укутает все деревья на нашем участке, — и добавил зачем-то: — У него есть для этого все резервы и возможности.
— Как?! — у Синицына даже пересохло в горле. — Все деревья?
— Сто штук! — ахнул кто-то.
— Да, сто штук, — твердо продолжал Генка. — И тогда вы поверите, что вчера он, допустим, не мог ответить ни на один вопрос турнира, а сегодня любого кавээновца заткнет за пояс.
— Как я укутаю сто деревьев? — заорал Синицын. — Ты хоть что-нибудь соображаешь, Лысюра?
— Действительно, — поддакнул Живцов. — Я тоже был тогда у Синицына и ел… гм… но при чем тут деревья? Не понимаю я что-то старосту. Тут целому классу работы на полдня, а он должен сделать один за ночь? И почему обязательно за ночь?
— А он знает почему, — подмигнул Лысюра. — И знает как…
Синицын во все глаза смотрел на старосту класса и заметил многозначительную ухмылочку, блуждавшую по его лицу.
— А так, — Генка подался вперед, глядя на Синицына, будто гипнотизировал его, — точно так, как он вдруг начал учиться на круглые пятерки, как за одну ночь изучил всю «Детскую энциклопедию»…
«Вот оно! — зазвенело в голове Макара. — Лысюра знает про мышонка Тик-Така… Но откуда? Я-то никому не говорил, даже маме».
— Неясно мне, зачем староста мелет тут разную ерунду, — недовольно брюзжал в это время Зина Живцов. — Наказать, конечно, мы должны Синицына за его недостойный поступок. Но требовать, чтобы он выполнил работу целого класса, да еще за одну ночь…
— Ха-ха! — крикнул кто-то.
— Надорвется!
Черепанов поднял руку.
— Есть у кого-то конкретные предложения?
— Общественное порицание! — раздался вдруг голос Зойки. Все повернулись к ней, и Зойка, смутившись до слез, опустила голову и принялась теребить передник.
— Еще будут предложения? Нет! Ставлю на голосование. Кто за?.. Единогласно!
Вскочил Живцов.
— Предлагаю также не допускать больше Синицына к турнирным соревнованиям.
— Не надо, я… — дернулся Макар.
— Справедливо, — пробасил молчавший до сих пор Пономаренко, и руки взметнулись вверх.
Печально плелся Макар с собрания домой. Эх, и не везет ему! Вот уж неудачник так неудачник — даже волшебство не идет ему впрок.
Сзади послышались чьи-то шаги и тяжелое дыхание.
— Синицын, погоди! — Макар узнал голос Лысюры и нехотя остановился.
— Ну чего? — спросил он хмуро.
Лысюра задышал ему в ухо:
— Ну так… что ты надумал? Обработаешь весь наш участок?
— Что ты снова мелешь? Да я пять деревьев еле-еле…
Лысюра пихнул его в плечо.
— Я ведь тебя на собрании защищал! А ты…
Он оглянулся по сторонам.
— Да ты не бойся. Никто не узнает.
— Про что? — тоже почему-то перешел на шепот Макар.
— Что ты на самом деле не Синицын, а… — Генка набрал в грудь побольше воздуха, — а волшебник по фамилии Кара-Чунг!
— Что еще за Кара-Чунг? — опешил Макар.
— Ну как же, как же, — засуетился Лысюра. — Ты ведь сам говорил, помнишь, когда мороженое ели?
Оба смотрели друг на друга выпученными глазами. Сгущались сумерки. Тополя протянули над ними голые ветви. В щелях забора взвизгнул ветер.
— И все сразу тебе поверят, — забубнил ему в воротник Лысюра. Еще и прощения просить будут.
— Прощения?
— А то как! — воодушевился Генка. — На руках будут носить: ты же за всех работу сделал, можно баклуши бить. А самое главное… самое главное — мы раньше всех закончим воскресник, и наш класс выйдет на законное первое место.
— Почему закончим? Если Тик-Так… — он поперхнулся, — если я сделаю всю работу за ночь, то никому и начинать не придется.
— Вот-вот, а я что говорю! Все классы придут на участок, только примутся за работу, а у нас — глядь — все готово. Нам сразу благодарность, школьный оркестр играет туш…
— И мы утрем нос четвертому «Б»! — подхватил Синицын.
— Правильно! — и они, схватившись за руки, начали отплясывать на тротуаре так, что какая-то старушка испугалась и, не доходя до них, перебрела на другую сторону улицы.
— Значит, по рукам? — остановился Лысюра.
Но Синицын замялся:
— В общем, я подумаю… над твоим предложением.
«А вдруг Тик-Так откажется?» — пришло ему в голову.
— Чего там думать? — напирал староста. — Делай — и с концом.
Но Синицын ответил загадочно:
— Утро вечера мудренее.
Соломенная метель
Чуть свет Лысюра бежал по улицам города к школе.
За ночь немного подморозило, на сухой земле белели разводы инея. Вдалеке над окраиной города покачивались пепельные столбы дыма наверное, жгли опавшие листья. Отсюда, с горки, где стояла школа, их микрорайон виднелся, как на ладони. С автобазы одна за другой выезжали тяжелые автомашины, окутываясь сизыми облачками. Голубая пелена лежала на крышах домов.