Королевская аллея
Шрифт:
— Многое — не только для здесь и сейчас, — говорит он наконец.
На этом разговор застопорился. Но им ведь и необязательно во всем доискиваться до сути, они просто путешествуют. Стрелки знакомого Клаусу циферблата с римскими цифрами, украшающего дом ювелира Эпштейна (табличка с его именем исчезла), показывают на восемь. Поскольку церковные башни теперь отсутствуют, а колокола подверглись переплавке, часы перетекают один в другой бесшумно. Зловещая тишина наверху…
Зато одного взгляда, брошенного через Бургплац, в сторону Рейнского променада и огней на другом берегу, в Оберкасселе, хватило, чтобы обрести ощущение простора и открытости. Это вам не дрезденская панорама, будто созданная для обольщения туристов, а картина деловой активности: снующие грузовые пароходы, новый мост…
— О… лепешки! — восклицает вдруг Анвар и взмахом руки подзывает Клауса. — Маниок? Внутрь можно мясо ягненка и мяту. Heel lekker, kostelijk [58] .
От
58
Очень вкусно, великолепно (голл.).
59
«Четыре времени года» (итал.).
— Кафе итальянское, пока что оно закрыто. — Он потянул Анвара прочь от многообещающей картинки. — И вообще это не маниок.
— Если экзотические удовольствия будут и дальше распространяться, — размечтался он вслух, — то отец скоро сможет курить кальян у какого-нибудь турка. Или — заказать в Мербуше пекинскую утку.
— Я умею пожарить. — Слегка разочарованный (то есть ощущая аппетит), Анвар Батак оглянулся на украшенную листвой таверну.
Шиферно-серая туча на левом берегу Рейна благодаря заходящему солнцу обрела резкий контур. Белизной, с желтоватым отливом, и красным золотом вспыхнули ее края. Клаус и Анвар отшатнулись от приблизившегося грузовика: зеркальце заднего вида могло задеть их, даже на тротуаре… Здесь торопящиеся пешеходы пересекают площадь в любых направлениях, не обращая внимания на зебры. Зато по речному променаду фигуры перемещаются неспешно. Еще различимы абрисы детских колясок. Но вообще заметно стемнело. Свет фонарей отражается в булыжниках мостовой. Церковь Святого Ламберта с ее кривоватым шпилем теперь намного выше полуразрушенной Замковой башни{244}. Пахнет водой… Сунув руки в карманы пальто, Клаус Хойзер застыл, будто вбирая в себя образы родного города: силуэты платанов на берегу, далекий мост, тележку точильщика… Анвар, за его спиной, напряженно вглядывается во тьму. Никакого сомнения. Это опять он. Шапка с торчащим хвостиком. Теперь вот скрылся за колонной с плакатами… Еще некоторое время назад, возле телефонного домика, он почуял его. Бертрама. Преследующего их по пятам. Но ведь с профессором уже всё обговорено. Клаус его выставил вон. Почему же он не оставит в покое Анварова друга?
— Стоит закрыть глаза, — бормочет этот друг, — и всё становится таким же, как прежде. Запах речного воздуха мне не забыть никогда… Однако я должен был уехать. Сегодня уже и не вспомнить, как я на такое решился. Друзья, привычная обстановка: остались в прошлом, как нечто недостижимое. А ведь ребенком я испытывал страх даже оттого, что вечером мне приходилось пройти одному по темному коридору… На борту «Хайдельберга» весь мой кураж испарился. Когда мы сделали стоянку в Роттердаме, я купил себе снотворный порошок. Как средство против тревоги и чтобы не плакать ночью… Потом уже не имело смысла испытывать страх. Пароход следовал своим курсом, дальше и дальше. Другие люди на борту, как и я, с каждой милей всё больше превращались в потерявших отечество отщепенцев. Тут, хочешь не хочешь, приходится встраиваться в новую ситуацию. Сойдя на берег в Порт-Судане, я понял, что нахожусь на волнующей чужбине и что мне не на что рассчитывать, кроме как на себя и свою осмотрительность. Но ведь такое поведение по силам каждому…
Пока Клаус бахвалился прошлым — упомянул, например, «первый привал под пальмами», — преследующая их фигура крадучись пробиралась вдоль шеренги припаркованных машин. Вскоре она исчезла за каким-то автобусом. Анвар уже был близок к тому, чтобы последовать за ней, проверить, действительно ли это профессор, и, если да, схватить его под крылышки и в последний раз поучить уму-разуму.
— А
— Ах, господа! Здесь тоже можно найти подходящее для вас пристанище. Я даже кое-что присмотрела, у реки. В городе Клеве{245} — так сказать, за углом.
Не пригрезилась ли она им? За дверью прячется Тук-Тук… Эрика Манн, в куртке с поднятым воротником, исчезла в толпе.
Анвар и Клаус прислонились к стене какого-то дома, бок о бок.
Здесь не хорошо быть.
Бражники у берега Рейна
Гул голосов им навстречу — все столики заняты. Воздух: хоть ножом режь. Дымящиеся сигары и сигареты: зажатые между губ, торчащие в пепельницах. Словно под воздействием магических чар, они последовали за кельнершей, которая пересекала зал «Золотого кольца», неся — мимо голов посетителей — поднос, уставленный стаканами с альтбиром{246}, увенчанными пенными шапками. Стаканы запотели. Какая жалость, если не удастся сейчас же найти местечко, чтобы отведать этого освежающего напитка! На тарелках посетителей — закуски отнюдь не легкого свойства. Жаркое из маринованного мяса, гуляш, клёцки, колбаски с вареным картофелем и сливочным маслом (в маленьких мисках), квашеная капуста с можжевеловыми ягодами. Однако: вон там какая-то дама ковыряется в вегетарианском салате с зеленой фасолью. Напротив господина, который ест заливную котлету, молодой человек — возможно, его сын — отрезает кусочек от необычного бутерброда. Поджаренный белый хлеб, на нем ломтик ананаса, сверху ветчина и растекшийся побуревший сыр. Гавайский рецепт… Они проследовали, в фарватере подноса с напитками, в «Нойсскую горницу», где одно из окон наполовину открыто и обеспечивает приток свежего воздуха. Может, по причине страха перед сквозняком несколько мест еще остаются свободными. Внимательная кельнерша поймала взгляды двух новоприбывших и кивком указывает им направление. В сандалиях, в белоснежном фартучке — тесемки которого, сзади повязанные бантом, ниспадают на очаровательную, обтянутую черным тугую попку, — она умело лавирует со своим фрахтом среди гостей, выходящих, очевидно, из туалетной комнаты. Потому что одна из покидающих эту комнату дам убрала в сумочку расческу.
— Два пива. Zwo Alt! [60] — крикнул Клаус вслед кельнерше.
Видно, что она, хоть и не обернулась, все поняла.
— Пиво делает меня толстым.
— От одного стакана с тобой ничего не сделается. Здесь, в «Золотом кольце», они варят пиво сами.
В этом углу, со свежим воздухом, темновато. Две и две лампочки — цвета янтаря или, скорее, просто закопченные — ввинчены в темный колесный обод, на котором вырезаны всевозможные поучительные надписи: Не чавкай, и ничего не прольешь… Полностью эти изречения можно прочитать, только обойдя вокруг стола… Приятного аппетита! — Мужчина пьет, собака лакает, а вот у баварцев… иначе бывает. — … кто хандры не знает, жизнь себе продлевает.
60
Два «альтбир» (нем. простореч.).
— Уютно.
— Так здесь считают.
— Опиумная комната?
— O never [61] .
Они сделали выбор в пользу того столика, который подальше, повесили свои пальто на вешалку и опустились на стулья.
— Это была она?
— Думаю, да.
Здесь мы в безопасности, хотел сказать Клаус, но из такой презумпции — в теперешнем Дюссельдорфе — уже нельзя было исходить. Он протянул Анвару меню:
— У нас достаточно денег?
61
Ох, никогда (англ.).
Надзирающий за финансами кивнул.
— Тогда мы позволим себе оттянуться. Я в этом нуждаюсь. Для начала по рюмочке шнапса?
Анвар, не совсем уверенно, отрицательно качнул головой. Палец его скользил вниз, по строчкам меню.
— Жа-рен-ные кол-баски, — читал он по слогам.
Кельнерша принесла пиво:
— Приятного аппетита!
— Куриное фрикасе?
Хотя вопрос прозвучал отчетливо и, можно сказать, без акцента, она взглянула на Клауса так, будто он должен что-то перевести.