Короли Вероны
Шрифт:
– Бьюсь об заклад, она косоглазая.
– А мне кажется, у нее заячья губа, – подначивал Марьотто.
– Все может быть. Вряд ли она хороша собой, воспитана, образованна, раз собственный двоюродный дед только и думает, кому бы ее сбагрить. Господи, чем я согрешил перед Тобой, что меня женят в восемнадцать лет?
Отчаяние Антонио было вполне объяснимо. Хотя возраст его считался подходящим для женитьбы, обычно родители не пытались связать сыновей узами брака до двадцати пяти, а то и до тридцати лет. Иначе дела обстояли с дочерьми. С каждым годом возрастной порог для девушек снижался, и теперь в обычае было просватать дочь в десять лет, а замуж выдать в четырнадцать-пятнадцать. У мужчин в летах вошло в моду жениться на молоденьких девушках, почти девочках, не познавших еще плотских желаний. Пьетро знал, что отец его считает такую практику преступной прихотью. Вот почему сестру Пьетро до сих пор не просватали – слишком много юных матерей умирали, давая новую жизнь, их неокрепшие тела не выдерживали родильных мук. Однако тенденция сохранялась – потенциальные мужья полагали, что юный возраст невесты является залогом ее девственности.
Размышляя о злой судьбе, Антонио бросил взгляд на Марьотто.
– Мари, ты будешь у меня на свадьбе дружкой?
– Куда же я денусь? Буду, конечно. Хотя бы для того, чтобы убедиться, что ты с честью выдержал это испытание. В противном случае придется мне избавить мир от очередного Капуллетти.
Антонио стал мрачнее прежнего.
– Тебе не по душе, что я теперь ношу фамилию убийц твоей матери?
Марьотто глубоко вздохнул. Он не ожидал от Антонио такого сочетания интуиции и прямоты. Похоже, проницательность и привычка называть вещи своими именами – черта семейная.
Марьотто медленно выдохнул.
– Ну что ты, Антонио! Ты мой друг, как бы ты ни назывался. Капеллетти были недостойны своей фамилии. А ты отчистишь все пятна, и твоя новая фамилия обретет утраченное достоинство.
– При твоем содействии.
И они выпили за дружбу.
Пьетро наклонился к отцу, чесавшему Меркурио за ухом.
– Отец, что вы обо всем этом думаете?
Густая борода дрогнула, над ней блеснули темные глаза. Не знаю, что и сказать, сынок. Со стороны Кангранде это красивый жест. Однако на гибель Капеллетти была Божья воля. Кто знает, хочет ли Господь возрождения этой семьи? На ум приходит история Этеокла и Полиника.
– А кто они такие?
Данте нахмурился, разочарование мелькнуло в опущенных углах его губ.
– Этеокл и Полиник – сыновья Эдипа и Иокасты. Как можно разбираться в поэзии, понятия не имея о древнегреческих трагедиях?
– Простите, отец. А что случилось с Этеоклом и Полиником?
Данте поморщился, но все же рассказал.
Когда Этеокл и Полиник узнали, что их отец женился на своей собственной матери и, значит, они ему приходятся не только сыновьями, но и братьями, они вынудили Эдипа отречься от престола. В ответ Эдип проклял их, назвав своими вечными врагами. А такие проклятия имеют особую силу.
Они меняют законы времени, они бросают вызов Богу, а ведь только Бог вправе судить смертных. – Данте пристально посмотрел на Марьотто и Антонио. – Им следовало бы посоветоваться с астрологом, прежде чем пускаться на такое дело. А еще лучше – с нумерологом. Синьор Монтекки абсолютно прав. Имена обладают властью над людьми. Имена же Монтекки и Капеллетти успели стать нарицательными.
Пьетро скривился, глотая эту горькую истину. Мари и Антонио – лучшие друзья, они ближе, чем родные братья. Что может повлиять на их отношения?
Он уже хотел высказаться на эту тему, но вдруг по затылку его пробежал холодок. До сих пор двери в залу были закрыты из-за холодной погоды. Теперь они отворились, чтобы пропустить хрупкую фигурку, с макушки до пят закутанную в меха.
Все, как по команде, повернули головы. Слуги закрыли за гостьей двери и помогли снять меховую шубу. Под шубой оказалось платье темно-синей парчи. На голове было прозрачное фаццуоло; лишь узкая полоска темных волос, высоко начинавших расти надо лбом, открывалась взгляду. Фаццуоло держалось на шпильках с наконечниками в виде розовых бутонов, невыносимо хрупких.
Разговоры тотчас смолкли. Мужчины словно окаменели, не в силах оторвать глаз от гостьи. О нет, она не походила на горгону. Волосы ее цвета воронова крыла казались очень длинными; впрочем, об истинной длине мешало судить фаццуоло. Кожа отличалась невероятной белизной. Нос был тонкий, изящный, зубы под пухлыми губами белые и ровные. Гостья улыбалась, однако улыбка производила впечатление маски, скрывавшей печаль. Девушка была прекрасно сложена и изящна до болезненности; казалось, она может покачнуться от слишком глубокого вздоха. Каждому, кто видел ее, хотелось избавить это хрупкое создание от тягот положения бедной родственницы в частности и от жестокости мира в целом. То была дева, похищенная драконом, сирота, изгнанная злой мачехой, и Джиневра, дожидающаяся своего Ланцелота, в одном лице.
Над высокими скулами сверкали, лучились, сияли бездонные глаза. В этих глазах хотелось утонуть, за них хотелось умереть – или убить.
В пиршественную залу палаццо Скалигеров вошла Джаноцца делла Белла, внучатая племянница Джакомо Гранде, родственница Марцилио. Она вошла – и затмила собою Елену Троянскую; в сердце каждого из присутствующих жил свой образ этой красавицы, однако с появлением Джаноццы он как-то померк и расплылся, а за горящими стенами Трои выступил светлый лик невесты новоиспеченного Капуллетти.
ЧАСТЬ III ПОЕДИНОК
ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ
– А, это ты, Джаноцца. – Гранде да Каррара нарушил внезапное молчание. – Не успели тебя позвать, а ты тут как тут. Признайся, небось под дверью подслушивала?
Секунду все надеялись, что девушка не раскроет рта, не выйдет из роли дивного виденья. Однако она ответила, едва шевеля губами:
– Нет, дядюшка, не подслушивала. А разве следовало?
В голосе ее слышалась застенчивость, но отнюдь не глупость.
Джакомо Гранде смерил племянницу взглядом.
– Пожалуй, подслушать стоило, потому что условия твоей помолвки несколько изменились.
Джаноцца не нахмурилась, не поджала губ. Она лишь улыбнулась слабой улыбкой послушного ребенка.
– Вот как, дядюшка?
– Я хотел выдать тебя за второго сына Людовико Капеселатро. Однако этого молодого человека более нет на свете.
Темно-синие глаза Джаноццы округлились. Руки ее, прежде соблазнительно сцепленные под грудью, взметнулись к лицу.