Костер в белой ночи
Шрифт:
Медленно плыли назад берега, успокоенно шелестела вода под днищем лодки. Глохлов задумался.
Думал он о Колобшине, о простоте человеческой, о своей жизни, которая прошла в занятиях трудных и неприятных. Всю жизнь Глохлов очищал землю от людских отбросов. Сначала, совсем еще мальчишкой, на фронте, потом в милиции. Мотался по самым глухим закоулкам Сибири, по Северу мотался. Везде находилось для него дело. К нему стучали в окошко ночами, просили, требовали, жаловались, умоляли выручить, спасти. И он помогал, спасал,
Как-то, лет десять уже прошло, встретился в областном центре с геологом Алексеем Николаевичем Многояровым. Потом Многояров прилетел ненадолго в Буньское. В следующем году зимою прожил два месяца в тайге с эвенками, с тех пор и подружились они. Зимой переписывались. Дуся — жена Глохлова — тоже писала жене Многоярова — Нине, та всегда отвечала ей. Они чем-то были похожи друг на друга, эти две очень разные женщины. Пожалуй, своей самопожертвенностью, иначе и не назовешь их жизнь с людьми, которые вечно заняты работой и дома бывают не по обещанию даже, а случайно.
Так думал начальник районного отдела милиции майор Глохлов. Начальник — солидно сказано, отдела-то — два участковых, пожарный инспектор, начальник паспортного стола и четыре рядовых, сам себе следователь, сам оперуполномоченный. А в районе семьдесят три тысячи квадратных километров… И чего только не происходит тут!..
Вспомнился охотник-эвенк Егорша Каплин. Было тогда ему за семьдесят — на всю округу лучший охотник.
Каплин человек трезвый, рассудительный. Одним словом, работник.
В то время замечать стали люди в тайге что-то неладное. Начали пропадать из лабазов продукты, кое-кто по промысловому времени недосчитывался в капканах зверя, из чумов тоже исчезала добыча. У таежных людей сыск короткий. Вышел он на Ваньку Американца — гулевого, болтливого эвенка. Ванька больше, чем в тайге, в селах толкался. Подойдет к незнакомому человеку, если такой в селе окажется, обязательно спросит:
— Ты меня знаешь?
— Нет.
— Я Ванька Американец! Американский шпион.
Так и звали его по всей округе, забыв настоящую фамилию.
А он пил, дурачился, жил людской добротой и жалостью. Мог бы он быть хорошим охотником, хаживал каждый год на медведей, мастерски выделывал их шкуры. По-черному, из-под полы, продавал соболей. А потом начал Ванька поворовывать, и чаще всего у таежных людей. В селах боялся, народ по Авлакану живет суровый.
Начал Американец у своих таежных людей поворовывать. Его увещевали, предупреждали: «Брось, Ванька! Брось!»
И говорил с ним Глохлов, но Ванька только склаблился:
— Докажь, нашальник! Ванька Американец ты ловил?
И вдруг пропал, словно под воду ушел, Решили, что откочевал в соседний край вниз по Авлакану. Однако в Буньское прибежала шкодливая Ванькина собачонка. Странное было это существо. Никогда не оставляла она Американца, хоть и бил он ее нещадно, не кормил и пропивал не раз. Вечно плелась она за хозяином, опустив голову, безучастная ко всему вокруг. Щенят не приносила и всю свою собачью любовь отдала хозяину.
Бега — так звал сучонку Американца — обежала в Буньском все магазины, все дома, куда имел обыкновение заходить Ванька, пришла к столовой и долго сидела у крыльца, обнюхивая каждого выходящего.
Ночью прибежала к КПЗ, долго выла у ворот, но когда ее пугнули, примолкла, на брюхе подползла к подворотне и улеглась там. Худая — в чем только жизнь держится, видимо, бежала издалека.
С Ведоки приплыл Алеша Колобшин, сказал:
— Беда в тайге-то, слышь, что говорю, Матвей Семенович? Попроверьте, попроверьте, однако. Убили Ваньку-то Американца эвенки, как есть убили…
— А ты откуда знаешь?
— Слух от дерева к дереву, слышь, что говорю, от дерева к дереву эхом по тайге катится.
Вызвал майора к себе и секретарь райкома Иван Иванович Ручьев.
— Матвей Семенович, срочно займись Американцем. Куда он делся? По райцентру только и разговоры: «Убили! Убили! Убийство!» Займись.
А утром нашли Бегу недалеко от милиции сдохшей. Вот тут-то и развязались досужие языки. Договорились до того, что, дескать, забили пьяного Ваньку в КПЗ. Милиция, дескать, виновата, поэтому и собаку отравили. Собака всегда к месту гибели хозяина придет. Даже указывали место, где тайно, дескать, был похоронен Американец.
Все, с кем бы ни говорил Глохлов, указывали, что последнее время ходил Ванька по дальним становищам у самых тундр. Туда и вылетел Глохлов. Первый же эвенк, к которому пришел Матвей Семенович, ответил определенно;
— Беги до Егорши Каплина, он знает. На речке, однако, Копытухе стоит Егорша.
Три дня добирался Матвей Семенович до каплинского стойбища. Старик встретил гостя, усадил пить чай. Обрадовался приезду гостя, и каждая морщинка на старом лице была доброй. Поговорили об урожае на орех, на ягоду, на соболя и белку. О видах на зимнюю охоту поговорили. Охотник расспрашивал о новостях, а потом достал из берестяного потакуйчика орден, которым наградили его весною, приколол к старенькому своему пиджачку и сказал:
— Давай теперь водка пить! Маленько, однако, гулять! Орден хочу с тобою мыть! Одна, два чашка пить за наград мой! Большой, однако, человек Егорша!
Выпили по чашке, закусили холодным мясом. Егорша сказал:
— Хозяйка кусать готовит. Сладко кусать будет. Праздник. Нашалник, ты, Мотька Семеныч, приехал.
Старик еще больше оживился, выпив чашечку. Закурили. Глохлов — «Беломор», Егорша — трубочку.
— Скажи, Егор Григорич, а где сейчас Ванька Американец?
— Ванька?.. — Егорша поднял правую бровь, прищурил левый глаз, будто припоминая.