Костер в белой ночи

Сбитнев Юрий

— Ну да, Ванька. Говорят, где-то тут бродит?..

— Нет, не бродит, — покачал головой старик. — Я его убиль! — И посмотрел на Глохлова так, словно говорил: «Ничего не поделаешь, пришлось».

— Как убил?

— С карабин убиль! Ванька вор быль. Людям плохо, тайгам плохо. Грабиль! Народ говориль: «Не трожь люди! Не трожь тайга, плакой человек!» Раз говориль. Два говориль народ! Не слушат, однако, грабит. Вор Ванька, ок-ко-ко как плоко! Жить такой людя в тайга нельзя. Кудой он, ой кудой! Олень кудой — убиваем олень! Собак кудой

будет — убиваем собака… Пришел Ванька ко мне зимой. Соболь вороваль, уносиль, капкан глядель, добычу браль. Я ему говориль: «Будешь кудой, Ванька!» А он мне: «Докажи! Ты Ванька Американец ловиль?!» Пришел опять, когда месяц себя рожаль.

— В прошлом месяце?

— Да, да. Пришель. Не так пьяный был. «Воровать будешь?» — «Буду». Я спросил, чай мы пили: «Кудой будешь?» — «Буду». Спасать тайга от беды нада! Взял карабин и убиль…

Глохлов сидел, пораженный всем этим бескорыстным, простым и спокойно-рассудительным тоном Егорши. Впервые не чувствовал он презрения и брезгливости к человеку, намеренно совершившему тяжкое преступление.

Позднее, когда шло следствие, всплыло много грязных дел, делишек, подлостей, содеянных Ванькой Американцем. По совокупности всех этих преступлений могло выйти ему суровейшее наказание — человеку пустому, преступному, никудышному. Но судили не его, судили Каплина — работника, всеми уважаемого человека.

Секретарь райкома Ручьев сказал Глохлову:

— Ты мне, студент (Глохлов тогда как раз поступил в заочную Высшую школу милиции), все кодексы, все статьи перерой, но найди Каплину объяснение. Мы с тобой прошляпили, проглядели Американца, вот он-то, Егор Григорьевич, и решил по-своему дело, которое нам с тобой законным порядком решать надо было. Не добрыми — добренькими мы с тобой были. А бродягу этого давным-давно выгнать от людей следовало. Вот так доброта-то повернулась!..

Как выручить хорошего, доброго человека, преступившего закон?

— Как ты его убил? — в какой уже раз спрашивал Каплина приехавший из области следователь.

— Ты чо, совсем башка ничего не держишь? — удивился Егорша. — Говориль, говориль, а ты все — как? как? — И, вздохнув, принимался в который уж раз пересказывать все случившееся.

— Может быть, забыл что-нибудь?

— Зачем забыль? Все помню. Башка вот он — есть! Зачем забыль?

— А не бросился ли на тебя Американец с ножом? Не стрельнул ли ты, защищаясь?

— Нет, однако. Бросился, хорошо было бы!

— Почему?

— Потому мне хорошо. Зверь напал — зверя убиль. Зачем тогда нашалнику Егоршу спрашивать: «Как? Как?» Нашалннк писал бумага сразу много и Егоршу отпускал бы. Егорше тайга нада, олень глядеть нада, белка стрелять, соболя. Егорше тайга работать нада. Нашалник город работать нада, — и простодушно улыбался следователю. Все понимал охотник, даже то, что ждут от него иного рассказа, но, понимая, все-таки повторял то, что было на самом деле.

Ручьев не выдержал.

Пришел в камеру к охотнику и долго с глазу на глаз говорил с ним. Вышел уставший, заметно постаревший с лица. Не глядя ни на кого, сказал:

— Жалко будет, если пропадет человек хороший.

Егорша дал показания, что Ванька Американец напал на него…

На суд сошлось много народу. Приехали из тайги и ближних сел. Все, как один, сочувствовали Каплину, и каждый жалел его оправдания.

Зал замер, когда председатель суда попросил рассказать Егоршу, как было дело.

Старик встал, наклонил голову, словно поклонился залу, долго искал кого-то в рядах глазами, наконец нашел. И, глядя только на него, на Ивана Ивановича Ручьева, повторил все то, что говорил Глохлову.

Прокурор даже чуть подался вперед, стараясь не пропустить ни одного слова. И только молоденький защитник был спокоен. Играл себе карандашиком. Он знал, что дело это выиграет. Блестяще произнесет свою речь, напомнив еще раз эту вот сцену, когда закоренелый преступник бросается с ножом на честного охотника.

— «Кудой будешь?» — «Буду!» — продолжал Каплин. — Спасать тайга нада от беды! Взяль я карабин и убиль Ваньку! — разом выдохнул Каплин, и зал охнул.

— Как убил? — председатель поднялся с места.

Старик Каплин, как бы прощаясь со всеми, обвел взглядом зал, стараясь не смотреть теперь только на Ручьева.

— Убиль…

Дело отправили на доследование. Были неприятности у Ручьева, Глохлов получил взыскание, следователя сняли с работы.

Принимая во внимание смягчающие вину обстоятельства, возраст, трудовые заслуги, неблаговидную личность убитого, вскрывшиеся на следствии преступления, совершенные Иваном Софоновичем Качиновым (Ванькой Американцем), суд определил Егору Григорьевичу наказание — пять лет лишения свободы.

Старика отправили в колонию, а уже через два месяца пришло известие, что Егорша погиб. «В результате несчастного случая», — было написано в извещении.

— Святая простота… — вздохнул Глохлов, узнав о смерти Каплина, и подумал о том, что, скажи старый Егорша на суде неправду, остался бы жить. И каждый бы оправдал его за эту ложь. Но мог ли он оправдать себя, сказав людям неправду? А что погиб, так ведь это только несчастный случай. Когда ворует или врет человек тайги — в мире неблагополучно.

Задумавшись, Глохлов уже дважды сбивался с фарватера. Рука бессознательно уводила руль, и лодка бестолково ныряла в стрежневую кипень реки. Зная, сколь опасна такая вот неосмотрительность на Авлакан-реке, Глохлов заставил себя сосредоточиться.

Минуя широкий душан — чистое прозрачное озеро, впадающее в реку, Глохлов сбавил обороты мотора, а потом и совсем заглушил его, близко прижался к берегу, ухватившись руками за поречные кусты.

По гладкой воде душана гуляли лебеди. Птицы словно бы и не слышали только что гремевшего на всю округу мотора.