Красная рябина
Шрифт:
Не проснулся он ни от громкого на радостях разговора, ни от ярко горевшей под потолком лампы. Даже когда бабка, суетясь, грохнула с лавки пустое ведро и звон пошел по всей избе, он только сладко чмокнул во сне и перевернулся на другой бок.
Зато утром, хорошо выспавшись за ночь, он проснулся раньше всех.
Проснулся и сразу почувствовал: что-то произошло. Он окинул глазами комнату и замер: на полу у стены стоял чемодан.
Вовка вскочил, выбежал на двор, полез на сеновал. Отец, как всегда в отпуске, спал
Он сидел и глядел на отца, с нетерпением ждал, когда отец сам проснется.
И может быть, от пристального Вовкиного взгляда или оттого, что сквозь щели крышки упали на него лучи солнца, отец, как будто он и не спал вовсе, а просто лежал задумавшись, открыл глаза.
— Здорово, сынок.
— Здравствуй. Ты чего это так долго не ехал?
— Так вышло. План выполняли.
— Ну и выполнили?
— Выполнили. Иди поцелуемся.
Вовка стеснительно поцеловался с отцом.
— Может, с утра пораньше махнем на речку? — предложил отец.
— Махнем. С удочками?
— Да нет, дай отдохнуть от рыбы. Вот искупаться — хорошо. Сам знаешь, у нас не накупаешься.
Да, с Баренцевым морем шутки плохи. Если, по несчастью, свалился кто за борт — больше десяти минут не выдерживает: судороги — и ко дну. И никакой Гольфстрим не помогает.
Не заходя в дом, пошли на речку. Еще было прохладно, и потому долго задерживаться в воде не стали.
На обратном пути встретили колхозников. Отец со всеми здоровался, разговаривал, а кое-кого пригласил к себе вечером домой. Позвал он и тетку Наталью, Митькину мать.
Вовке нравилось, как уважительно разговаривают с его отцом. И хотя единственное, что огорчало Вовку — небольшой рост отца, в общем он своим отцом был доволен. Никогда тот без дела не ругал его, не видел его Вовка и пьяным вроде Петькиного или Тайкиного отцов. Да и то, что он был моряком, немалая причина была им гордиться.
После дождя в лесу полезли грибы. Их было так много, что даже весь склон, который вел к лесу, был весь усеян ими. Их топтали коровы, скашивали вместе с травой. Колхозницы, возвращаясь с работы, носили их полными фартуками.
Вооружившись ножами и плетеными корзинками, Вовка с отцом отправились в лес.
По дороге прихватили Митьку. Потом отец позвал еще и Тайку Лысуху, которая обирала смородину в своем огороде.
— Да ну ее, пап, не надо, — сказал Вовка.
Но Тайка живо откликнулась:
— Сейчас, сейчас. Идите, я вас догоню.
И скоро догнала с Юрочкой и большой корзиной в руках. Юрочку навязала мать, и Тайка, злясь на него за это, то и дело подталкивала его в шею.
— Ну чего раззявился? Иди, как люди ходят.
А Юрочке, как нарочно, все было нужно, все было интересно. И какой-нибудь жук с зеленым металлическим отливом, и корешок, изогнутый пистолетом, и серебряный крестик самолета в небе.
Из-за него приходилось отставать, тащиться позади всех.
В лесу быстро разбрелись по сторонам, только изредка перекликались, чтоб не растеряться. Но как ни караулила Тайка братишку, все-таки он где-то да отстал.
Тайка изодрала себе горло, пока кричала его, а когда нашла ничего не слышащего, увлеченного дятлом, сорвала крапиву, чтобы хорошенько отстегать неслуха, но тут появился дядя Никифор, Вовкин отец.
— Не тронь, малый еще.
— Житья мне от него, постылого, нету, только и гляди за ним. Думаете не надоело?
— Ну хочешь, я за ним глядеть буду?
— Кому охота с таким глупым связываться, — проворчала неповерившая Тайка, — за ним глаз да глаз нужен.
— Не беспокойся, мы с ним вместе будем. Вон тут сколько интересного, — повел он кругом головой. — А грибы успеются, наберем. Правда, Юра?
— Правда, — кивнул мальчик.
Тайка, довольная, что избавилась от мороки, убежала.
А когда собрались все вместе, чтоб идти домой, дядя Никифор еще и похвалил ее:
— Вон каких маленьких да крепких набрала. Да и корзина больше всех. Давай понесу, тяжело небось.
Тайка стеснялась, не отдавала корзину, но дядя Никифор отобрал, понес две — свою и ее.
— А ты у Юры возьми.
— Я сам, — не захотел тот.
— Сам так сам. Правильно, по-мужски, — похвалил дядя Никифор.
Вовке не нравилась отцовская забота о Тайке, а Митька и совсем скис: он был уверен, что набрал грибов лучше всех и больше всех, а нахвалили Тайку. Ишь как рассиялась!
И никто из них не заметил — ни Вовка, ни Митька, — что, когда дядя Никифор поскользнулся у ручья и, чтоб не упасть, смешно замахал руками, Тайка не засмеялась, а, наоборот, кинулась, чтоб помочь ему.
Дядя Никифор любил петь. Он то и дело командовал:
— Запевай!
И сам запевал какую-нибудь песню. Ребята петь стеснялись, и только Юрочка подхватывал своим тоненьким слабым голоском. Он знал много песен, которые передавали по радио. Одну песню подхватила и Тайка. Но только потому, что дядя Никифор и Юрочка неправильно запели ее.
— А как правильно? — спросил дядя Никифор.
Тайка негромко запела.
— Верно, молодец.
И Тайка повела песню, чтоб они не сбивались.
Митька с Вовкой, хмурые, топали сзади. Они натужно пытались завести какой-нибудь разговор, чтоб не думали, что им плохо. Но разговор, как нарочно, не клеился.
Дома Вовка сказал отцу, что Тайка вредный человек, что с ней никто не дружит и что он не понимает, чего отец нашел в ней.
Отец внимательно посмотрел на него.