Красная волчица
Шрифт:
— Значит, и мы должны быть начеку. — Степан с силой опустил кулак на колено.
— Должны, Степан.
Со скатертью в руках из кути в темном платье, черных туфлях вышла Ятока. Шею перехватывали бусы. Мужчины прервали разговор. Наконец Степан не выдержал:
— Королева. Встретишь в городе, побоишься подойти.
У Ятоки от смущения зарделись щеки.
— Вася, пошто Степан так говорит-то?
— А чем не королева?
Вышла принаряженная Семеновна и пригласила всех к столу.
Глава VIII
На Василии брезентовая куртка защитного цвета, такие же брюки, заправленные в кирзовые сапоги. На правом плече ружье, на левом боку с ремня свисает нож. Идет он неторопливым, но ходким, натренированным шагом. Следом за ним играючи шагает Ятока. Деревья и трава в дымчатой росе. Красные лучи утреннего солнца, с трудом пробиваясь между веток, выводят на отдохнувшей земле яркие узоры. Тропа то исчезает в густом мелколесье, то еле заметной ложбинкой тянется по марям и мшистым покатям сиверов. Тропы с годами тоже стареют. Одни навечно зарастают, как будто и не ступала на них нога человека. От других на стволах деревьев остаются пометки-затесины, заплывшие серой, которые понятны немногим. Они свое отслужили, У нового поколения свои дали, свои высоты, и их ведут другие тропы.
Василий прислушался. Звонко и голосисто пели птицы. А Василию казалось, что звенит росистым серебром лес, звенит о детстве, о юности, что багряным заревом отгорела среди этих хребтов. Давно уже смыли дожди следы Орленка, лихого скакуна, верного спутника неуемной молодости. Осыпались, оползли берега Красного Яра, где встречали Василий с Капитолиной первые рассветы. По чужой тропе ушла Капитолина, не оставив следа. Нет друга Малыша. А память тревожит душу таежника, не хочет расставаться с прошлым, к которому нет тропы, затерялась она в беге времени.
В ветках прошумел ветерок. На землю с деревьев скупым дождиком пролилась роса. Василий оглянулся. Ятока улыбнулась ему. Наконец-то она дома. Суровые ветры давно унесли звуки шаманского бубна, седые метели погасили жертвенные костры. Зеленым мхом заросла тропа племени, и не ступать на нее больше Ятоке.
Не люди выбирают тропы, а время. В детстве Ятока боялась русских. Как-то их род прикочевал на Холодную реку. Вышли на крутой залавок и замерли. Внизу на косе горел большой костер. Вокруг сидели и лежали русские мужики. У некоторых бороды грудь закрывали. Ятоке в душу закрался страх: не оборотни ли вокруг костра собрались?
Из-за гор надвигалась туча. Эвенки гадали, кто эти люди, с добром пришли или с лихом?
А от костра доносилась песня: Ревела буря, дождь шумел,
Во мраке молнии блистали,
И беспрерывно гром гремел,
И ветры в дебрях бушевали.
Ко славе страстию дыша,
В стране суровой и угрюмой,
На тихом бреге Иртыша
Сидел Ермак, объятый думой.
Песня то накатывалась грозовым валом, то затихала, Ятока не понимала слов, но в напеве ей слышалась непокорность духа этих людей. Эвенки откочевали в глубь леса и разожгли свой костер. И казался он слабой искрой в мрачной тайге под тяжелым небом.
Бородатые, непонятные люди часто грезились Ятоке. Злые лесные духи не давали доброй тропы ее роду. За охотниками от стойбища к стойбищу кочевали то голод, то болезни. Много шаманила Ятока, да только Тангара, повелитель добрых духов, не слышал ее бубна.
Новую тропу проложил Ятоке Василий. Ятока знала и верила: по худой тропе он не поведет ее. Дочь Василий хочет. Ятока расскажет все Горе Матерей, и она обязательно пошлет им эту радость.
Василий вдруг остановился, Ятока замерла рядом. Что случилось? Зверь? Почему Василий ружье не вскинул? Ятока вопросительно посмотрела на мужа, проследила за его взглядом. Шагах в двадцати возле тропы зеленела полянка. На краю ее под березами стоял согжой[33]. Подняв голову с упругими ветвистыми рогами, покрытыми мелкой шерстью, он большими темными глазами рассматривал Ятоку с Василием. Каждый мускул его был налит силой.
— Беда, какой красивый, — шепнула Ятока.
— Непуганый зверь.
К лицу Ятоки подлетел паут, она махнула рукой. Олень вздрогнул, кинул рога к спине, вздыбился, прыгнул между берез и исчез.
— Быстрый, как ветер, — восхищалась Ятока.
— Крупный экземпляр. Обмерить бы.
— В другой раз попадется, я подержу, — рассмеялась Ятока. — Пошто не стрелял?
— Судя по рогам, лет семи бык. Само в соку. Производитель. Такого нельзя трогать.
— Однако, што охотникам делать? Вначале по рогам подсчитать годы, потом зверя промышлять?
— Ничего, Ятока, все научимся делать. И в промысловой охоте культура и разум нужны.
От поляны тропинка пошла в горы. В покати курчавились сосны. Вскоре Василий с Ятокой поднялись на Светлый бор и остановились на пологой вершине. Когда-то здесь среди сосен стояли чумы, горели костры. Мужчины охотились, женщины нянчили детей и выделывали шкуры. Шумными ватагами бегали ребятишки. Когда накалялось солнце, к дымокурам с хрюканьем прибегали олени — спасались от гнуса. Теперь слышался в бору только перестук дятлов. Под мохнатыми соснами гнили конусообразные остовы из жердей — это все, что осталось от чумов.
Ятока подошла к одному из остовов и провела рукой по полусгнившей жерди. Темные глаза ее были грустными.
— Когда-то и мой чум здесь стоял.
Они молча спустились к озеру. Василий поставил ружье к дереву, сел на траву. Рядом опустилась Ятока.
— Помнишь, как мы с тобой здесь встретились? — спросил Василий.
— Как не помнить?
Ятока глянула на Василия, хитровато улыбнулась.
— …Много ласкал. Шибко любил во сне. К себе звал. Я пришла. Люби меня. — У Ятоки озорно горели глаза. — Мой будешь. Я — шаманка.