Красная волчица
Шрифт:
— Ероплан? — удивилась Семеновна и на всякий случай отступила в глубь сеней.
А в деревне переполох: мальчишки ликуют; старухи, крестясь, прячутся в домах, но любопытство берет верх, и они заглядывают на небо из-за укрытий; мужики кое-что повидали на своем веку, а поэтому ломают головы, зачем летит самолет в такую глухомань, спроста ли?
А самолет уже над деревней. От рева мотора звенят стекла в окнах.
— Ура! Самолет! — кричат мальчишки.
От испуга на всю деревню завыла собака. Чья-то нетель, задрав хвост, понеслась по угору. Храпят на привязи кони.
Самолет пошел на посадку. К нему со всех сторон бежали жители Матвеевки. Приземлился он в поскотине, пробежал, развернулся и подкатился к изгороди. Винты остановились. Летчик отстегнул ремни. Вылез из кабины на крыло, снял кожаный шлем и спрыгнул на землю. Приземистый, круглолицый. В круглом лице, в этой широкой улыбке что-то знакомое.
— Ганя! — первой узнала летчика тетя Глаша, кинулась к нему, обессиленно упала на руки сыну, перевела дух, подняла голову. — Да ты ли это, сынок?
— Я, мама. Я — У Гани перехватило дыхание. Прижал к груди седую голову матери. И больно, и стыдно ему стало, что давно не проведывал ее, что редко писал.
— Прости за все, мама.
— Да че уж. Хоть дождалась-то.
Тетя Глаша немного успокоилась, вытерла Кончиком платка глаза. Подошел Василий.
— Ты это откуда свалился?
— В Юрово женщина разродиться не могла. Врача из Города вызвали. Вот я и привез врача. И рискнул на ночку заглянуть домой.
Подошли Семен со Степаном. Семен поздоровался за руку, а Степан обнял Ганю, потом кивнул на орден.
— Поздравляю, Ганя.
— Спасибо, дядя Степан.
— Под облака забрался. Молодец.
Ганя здоровался с односельчанами. Ребятишки, осмелев, гурьбой шли за ним. Увидел он Ятоку с Семеновной и вернулся к самолету.
— Одну минутку.
Вынул из кабины сверток. Развернул его и на глазах у всех накинул пуховый платок на плечи Ятоки.
— Лучше матери подари, — смутилась Ятока.
— Для матери у меня есть подарки. А это тебе — за оленей. Без них я бы не дотянул до неба. Спасибо тебе.
— Что старое вспоминать?
— Но и забывать нельзя.
Ганя повернулся к парням, которые гурьбой стояли у самолета. Подошел к Димке.
— Тебя как звать?
— Димка… Дмитрий.
— Чей ты? Что-то никак не угадаю.
— Сын Василия Воронова и Ятоки.
— Это уже такой сын у них? — покачал головой Ганя. — Вот что, Дима. Назначаю тебя старшим. Чтобы до утра ни одна душа не подходила к самолету.
— Есть! — вытянулся Димка. — Дядя Ганя, а вы на каком самолете воевали?
— На истребителе.
Ганя взял тетю Глашу под руку, и они пошли к дому. За ними толпой шли односельчане.
— Не сон ли это? — все еще не веря, что рядом с ней сын, уже который раз повторяла тетя Глаша.
— Нет, не сон, мама. А ты у меня еще молодец.
— А я-то думала, уж не погляжу на тебя. Утром выйду на крыльцо и смотрю в небо. Коршун над горами объявится, у меня сердце так и оборвется.
У тети Глаш и задрожал голос.
— Не расстраивайся, мама.
Ганя с тетей Глашей свернули в проулок. На пустыре показался домик, за ним ель и две лиственницы. У Гани до боли сжалось сердце.
Из прихожей бабы свернули в куть, а мужики прошли в горенку, тут у стола окружили Ганю.
— Ты мне, Ганя, скажи, не таясь, будет война? — наступал Степан.
— Я человек маленький. С Германией у нас заключен мирный договор о ненападении. Но фашисты есть фашисты, от них всего можно ожидать.
— Все понятно, — посуровел Степан, — Ты в какой должности был?
— Командир звена.
— А звание?
— Был старшим лейтенантом, да вот по ранению демобилизовался.
Из кути доносились женские голоса.
— Чем это угощать-то народ буду? — сокрушалась тетя Глаша. — Взнатье, так приготовилась бы. А то как снег на голову.
— Угостим, тетя Глаша, — успокаивала ее Ятока. — Ганя и наш гость. Пошто его худо принимать будем?
И бабы со всей деревни понесли угощение, доставали заветные бутылочки. Ятока наставляла все на стол.
Гости разошлись поздно. Ганя проводил их, присел на ступеньку и закурил. Ночным сумраком окутались горы. Над ними теплились звезды. Под лесом, в низине, белел туман. Лесная тишина. Все это Гане казалось сном. Там, над бескрайней монгольской степью, когда ловил на прицел вражеский самолет, вспоминал это крыльцо, ель и две лиственницы, под которыми играл в детстве.
Он кидал свой самолет в смертельные атаки, чтобы сберечь этот дом. Он сделал все, что мог. А в душе росла безотчетная тревога. Точно он был в чем-то виноват перед родным домом. Это была сыновья вина перед землей, которая родила его, на которой он сделал первые шаги и которая будет ждать его, пока он жив, помнить его и после смерти. «К чему я о смерти?» — Ганя тряхнул головой.
Вышла тетя Глаша, села рядом с сыном.
— Я думала, хоть недельку погостишь у матери…
Голос у тети Глаши задрожал. Ганя обнял мать.
— Извини, так вышло. Осенью белочить приеду.
Простодушная тетя Глаша оживилась.
— Я тебе и собаку Юльку вырастила. Страсть какая белошная. Со старыми собаками и зверя берет.
— Спасибо, мама.
Тетя Глаша вытерла глаза.
— Ты уж когда поедешь, невесту с собой возьми. Я хоть погляжу на нее.
— С невестой дело хуже.
— Может, летчикам нельзя жениться? Так ты плюнь на этот ероплан. Охотиться будешь. Прокормимся. Уж так внучат дождаться охота.
— Я, мама, об этом подумаю. Про себя расскажи, как живешь.