Кремлевский Папа
Шрифт:
и спросил, кто из нас знает русские народные песни. Гости хотят , мол, послушать.
Ты знаешь, Вер, что голос у меня не блещет. А Валя выставилась, сказала, что много знает, даже «Во поле березынька стояла…» и может спеть. Видно, ей вино уже в голову стукнуло. Мавр махнул рукой, пригласил в зал, сказал, чтобы пел
и хором. Д
ал сигнал начинать. Мы, все пятеро, стояли в торце стола, как на расстреле. Валя тихо начала: «Во поле березынька стояла, во поле кудрявая стояла….» А мы хором: «Лю-ли, лю-ли, стояла…» Дрожащими голосами еле дотянули песню. Гости
ржут,
указания дальше. Тут Сам поднялся, обратился к гостям:
«Нам красавицы пропели сейчас « лю-ли, лю –ли», так не пора ли нам отправиться спать?» Все гости, а их
было шесть человек, зааплодировали. Мы по сигналу Мавра удалились. На дворе уже было совсем светло. Так закончилась моя первая гастроль. Наступал новый день, непонятный и тревожный.
Лежали мы в своем флигеле с подругами, рассуждали, куда нас занесла нелегкая, в какую переделку судьба забросила и чем придется расплачиваться за такой «подарок» судьбы. Мысли тревожные навещали, ото
ропь скребла сердце. Ну,
держись, Настя, марьевские нигде не пропадали!
Работой нас не утруждали, относились с почтением – как-никак высокое руководство обслуживали. Жить можно было. Немного отмякла я от горя, стала сама себе нравиться. Посмотрю в зеркало, прихорашиваюсь, любуюсь. О муже начала вспоминать, беспокоиться. Где он?
.. Как бы ему весточку дать, рассказать о своей жизни?
Ютились во флигеле, бока отлеживали.
Перезнакомились с подругами. Валя Романцева – курянка. Муж у нее тоже был партийным секретарем. Взяли их после партийной конференции, где муж выступал с речью. Муж не туда загнул. Судьбы у нас с Валей схожие, мы с ней подружились. Зоя Нарожная –
жена директора крупного завода, казачка. Сама темноволосая, а глаза синие-синие, как весной
подснежники. Шла по одной с нами статье – пособничество, недоносительство. А Тоня Бобрешова – тихая, скромная, полноватая, флегматичная такая… Мы ее спрашивали: «Тоня, а тебя за что загребли? Нас за красоту, а ты к
аким образом попала в лапы?..» – «Окорочка им мои понравились!» – отвечала Тоня и хваталась за бедра. Муж у нее тоже партработник. Взяли за одну неосторожную
фразу на собрании.
Тоня даже боялась ее вслух произносить…Всех нас страхом обложили. Еще одну подругу по несчастью звали Ниной, фамилия Зимянина. Она была скрытная, замкнутая. О себе ничего не рассказывала. Муж у нее –шишка, в кооперации работал. Осудили за то, что ржавой селедкой кормил народ. Забрали за вредительство. Вот такая компания собралась. Мы сидели и
ждали, что вот придут и скажут: мол, извините, ошиблись, перегнули малость, езжайте
по своим домам. Но извинениями, освобождением и не пахло. Однажды приезжает наш куратор Мавр, приказывает мне и Вале Романцевой собираться. Мавр посадил нас в автомобиль. Дорогой расспрашивал о нашем состоянии, здоровье, не обижают ли нас, на что жалуемся, какие вопросы имеются по содержанию.
Мы с Валей отвечали, что устроились – грех жаловаться, кормят хорошо, отношение хорошее, только понять не можем, за что нас так наказали. Мавр пообещал лично во всем разобраться и наказать тех негодяев, какие превысили полномочия. Дайте срок – и он душу из них вытрясет! Ночью подъехали к железным воротам, каких мы перевидели множество. Шофер передал охране документы, ворота распахнулись. Завели нас в какое-то полутемное помещение. На стенах горели одни ночники. Нам стало страшно. Мы даже боялись разговаривать, объяснялись знаками – могли подслушивать. Через некоторое время забежал возбужденный Мавр
и сообщил: все уже готово, можно начинать. Непонятно только было, что готово и что начинать?.. Шли следом за Мавром. Под ногами непривычно шуршали ковры. Зашли в большой зал. Посередине стоял длинный стол с рядами мягких стульев, на стенах приглушенно горели светильники
. На тумбочке белые
телефонные аппараты. Мавр щелкнул выключателем и добавил света. Нас пригласили за стол, уставленный всякими яствами. Чья-то искусная рука расположила все по правилам. Я сразу заметила: накрыто на четверых, значит, ждать придется еще одного. Кого? Вопросов никаких не задаем. Вопросы тут не положены. Рассматриваю помещение. Ясно, что кабинет казенный, не квартира. Мебель дорогая – значит, хо
зяин или большой начальник, или с большим достатком. Чувствую, как у Вали дрожат коленки – волнуется. Я тоже в смятении, но ста
раюсь вида не подавать. Решила рассмотреть Мавра. Череп лысый, губы тонкие, мокрые. Загривок красный, взгляд из-под пенсне
прожигающее – ядовитый. От этого человека можно ожидать всего, только не добра…
Пока я изучала куратора, откуда-то из полумрака появился официант, он разлил вино по бокалам, вытянулся перед Мавром в струнку. «Иди», – пренебрежительно махнул ему рукой Мавр. Он пытался нас расположить к себе, жаловался на то, что много работы. Вот выбралась свободная минута, можно немного отдохнуть.
Ему жалко своего товарища, которого заклюют враги, если его оставить без помощи. Приходится ему трудиться день и ночь ради счастливого будущего. Мавр предложил выпить по чуть-чуть. Мы с Валей выпили, стало проще и беззаботней. Вино развезло.
Неожиданно откуда-то из боковой двери появился Сам. Подошел к столу, улыбнулся. «У нас ту
т гости! – произнес он.– Старые знакомые! Рад приветствовать…» Я его узнала. Полувоенный френч, медлительность во всем, схожесть с портретами, но не совсем. Сам важно уселся в центре стола, достал трубку, набил табаком, медленно, с явным удовольствием закурил. Мы с Валей следили за каждым его движением и сделали вывод: это – Он! Сам поднялся из-за стола, начал ходить по залу, потягивать трубку.
Говорил о каких-то проблемах, врагах. Он говорил, говорил, а у меня не проходило наваждение, что это я смотрю сон или кино в сельском клубе, где главную роль исполняет вождь.
Когда у него трубка потухла и дым перестал окутывать нас, Мавр предложил выпить за здоровье всех присутствующих. Сам поддержал. Поднял свой бокал, но ни с кем не чокнулся, а просто выпил несколько глотков и поставил на стол. «Мне о вас рассказывали, – начал Сам разговор. – Это обычные перегибы… Надо разобраться. Берут кого попало, а настоящие враги ходят на свободе. Много работы еще предстоит… Не для того мы по тюрьмам сидели, чтобы теперь отдать в руки врагов завоеванное. А с вами разберемся, разберемся!»