Кремлевский Папа
Шрифт:
того гитлеровского гада, какой натворил беды.
Чтобы не ходить впустую и время не терять, Вера запланировала
на обратной дороге зайти в магазин, купить продукты. Она приспособила
на культю Анатолию пустую сумку, сама по-быстрому
собралась.
Вышли из подъезда и направились к знакомым, у которых ранее квартировали. А двухкомнатное жилье им дали недавно. Уважали инвалида, чтобы в
ласть не проклинал, какая послала
итлером, а оружия и патронов не дала, пришлось отбиваться кулаками. И вот теперь кулаков нет… За две п
отерянные руки дали две комнаты. Правда, в центре города, на самой главной улице и в одном доме с высоким партийным начальством. Вероятно, тот, кто решал, прикинул про себя: пусть инвалид порадуется, залижет обиды и раны в городском комфорте.
На главном проспекте город как-то странно притих. Прохожие молча подносили платки к глазам и отворачивались, словно каждый был виноват в том, что не сберёг «отца народов», ничем не помог ему в самую трудную минуту. Кто смахивал набежавшую жалость рукавицей, кто рукавом. А один мужчина, ч
тобы не показывать слабость, забежал в подъезд и там выплакался.
Мировая скорбь словно залила потоком все улицы города, защемил
а ход всему живому и мертвому. Город будто осиротел, лишился самого главного, чем жил, на чём стоял, – фундамента.
Встречная женщина с длинными волосами кричала в истерике: «Как жить без него? Как жить? О, горе, горе-е-е!»
Ответа не было. Ответа никто не знал. Богомольные
старухи в чёрных платках и длинных юбках спешили в храм, чтобы в предчувствии конца света замолить горе молитвами, облегчить с Божьей помощью горькую участь.
Анатолий не знал, что делать и куда нести свое отчаяние. Шел молча размашистой походкой, привычно выравнивая ходьбу рукавами. Как ходил, так и жил – вразлет, открытый невзгодам. Так шёл и в атаку со связкой гранат, один против танков, отбросив всякую м
ысль о жизни, жить уже не думал, а пришлось… Вера за ним не поспевала. старалась ухватить за рукав пальто. Обиженно выговаривала.
Показался вокзал, где вечная сутолока, наплыв людей, спешка и дорожный азарт. Теперь и здесь всё переменилось. Помутнело. Охряные
стены главного корпуса вытравлены дождями, грудились над площадью. Только бронзовые фигуры сталевара и колхозницы над портиком выставляли своё скульптурное величие
.
На вокзальных ступенях в окружении людей сидела
странная женщина, на первый взгляд – побирушка или погорелая. Пальто драное, на голове изношенный до дыр платок, из-под которого выбивалась седоватая прядь волос и падала, чуть закрывая плавный овал лица. Женщина смеялась, тощие плечи ее вздрагивали, смех был явно
неуместный, вызывающий. Л
юди негодовали. Иные предлагали отправить её в милицию по поводу оскорбления чувств. Но женщина не могла сдержаться от смеха. Как будто что-то запретное снесло в ней невидимую плотину, освободилось и теперь ликовало в неудержимом удальстве или отчаянном вызове
.
–
Да она тронутая!– кричала из толпы заплаканная пассажирка с мешком. – В психушку её надо!
– В такой-то день смеяться!…– пытался устыдить странную женщину железнодорожник в форме. – Все от горя не знают, куда себя деть, а она…
– Господи! Да что же она тут расселась? Неужели нет управы на таких?
– Умер… Наконец, умер,– тихо шептала женщина и снова заливалась беспечным смехом.
– Это вокзальная побирушка, – определил подошедший на вызов милиционер. – Не трогайте её! Чего вы к ней пристали? Мы разберемся, выясним, по какому поводу непотребный смех. Может, она ненормальная. Р
азойдитесь.
– Ума не нажила! Расселась, зубы скалит…
– Наклюкалась, видать…
В это время к толпе подошли Анатолий и Вера, они устремили взгляды к странной женщине. У Веры непроизвольно вырвался крик:
– Не может быть!
Она дернула мужа за рукав, сказала:
– Смотри!
Настя! Моя подруга из Марьевки. Ты же её знаешь. Это же Настя Карпухина! Помнишь?
– Не мели чертову! – полыхнул необычным словом Анатолий. – Твоя подруга вышла замуж за партийного секретаря
Николая Горошина и теперь где-нибудь в Москве обитает.
– Нет, это она. Настя, Настя! Моя самая лучшая подруга!
– Пойдём по делу!– настойчиво потребовал Анатолий и закусил посеченную осколком губу.
Странница перестала смеяться, поправила волосы, посмотрела вроссыпь то на Веру, то на Анатолия. Взгляд её казался отрешенным, задернутым пеленой лет. Только стремительные искры в тягуче-томных глазах выдавали заинтересованность и страх. Нежданная встреча взорвала её изнутри, словно шторм прошёл по её телу. Она встала, подошла к Вере, печальным взглядом, неотрывно смотрела на неё. Страдальческим, судорожно-взволнованным проблеском окатило ее лицо.
– Ве-е-ера!– тягуче, надрывно закричала странница на всю привокзальную площадь, и косматая голова её забилась на плече у подруги.
Глаза у Веры замутились, она спросила:
– Что с тобой сделалось, Настя? Где ты, этот, живёшь? Откуда едешь? Почему, значит, в таком виде?
Подруга ничего не могла вымолвить, только твердила:
– Ой, Вера! Ве-е-ра!
– А я смотрю: ты или не ты? П