Кремлевский Папа
Шрифт:
то у нас будет спрашивать?
– Я, пожалуй, пойду, – сказала Настя. – Спасибо вам, Толя, Вера, за участие в моей судьбе. Не хочу вам доставлять неприятностей,
пойду.
– Подожди ты! – вскинулась сразу
Вера. – Покушай сначала, этот, как следует. отдохни немного, а там придумаем что-нибудь. Правда, Т
оля?
Встав из-за стола, Анатолий молча отправился к себе
– Промолчал – значит, согласен, – сказала возбужденно- обнадеживающе Вера и подмигнула Насте: всё, мол, устроится, не переживай. – Рассказывай дальше, почему тебе
дали пять лет, а сидела до сих пор?..
Настя не хотела ворошить прошлое, медлила, тянула время, потом все же начала свою печальную исповедь:
– Давали пять, а сидела и находилась в бегах почти четырнадцать лет! Т
ак вышло по
– изуверски. Судили без всяких доказательств. Могли дать и больше… Жена врага-значит, пособница. «Почему не донесла о враждебной деятельности мужа?» А я замужем была всего три недели! Пыталась доказать. Но судья, падло, отмахивался, угрожал, доводов не принимал, сучий потрох!..
– Где ты, Н
асть, таких слов набралась? Ты же была такой доброй, ласковой, стеснялась грубого слова.
– Вера! Т
ам, где я побывала, всему научишься.
– Давай с тобой немного выпьем за приезд,– сказала Вера. – А то мы и не отметили.
– Наливай, коль есть чего… Отмокнем малость, а то в лагерях больше чифирь… да мат-перемат.
– Ты какими-то словами непонятными сыплешь, этот. Н
ахваталась культуры, в кавычках. Я даже, этот, не могу понять тебя. А раньше ведь понимали друг друга с полуслова.
Вера достала из шкафа домашней наливки.
– Своя,– показала она на вишневого цвета бутылку. – У
нас же дача, этот, машина… Сама вожу, научилась. Дача требует машины.
– Хорошо вам… Ты устроилась в жизни, а мне не повезло… Когда я приехала на бан, меня «красноперые» ваши взяли. Но я откыркалась.
– Ну, Насть, ты так заворачиваешь, что я в толк не могу взять, этот. О
ткуда ты их набралась… слов этих?
– Отвыкла я от нормально
й речи. Там, где я была, одни бандитские выражения. Они сами ко мне нацеплялись,
как репьи к приблудной собаке.
В своем сочувствии к подруге Вера не могла понять, как это нельзя отвыкнуть от тюремных слов.
Неужели какое-то тюремное коверканье стало роднее тех слов, усвоенных с молоком в деревне?
– Когда меня на вашем вокзале загребли,– продолжала Настя, – то думала
– кранты, а потом начала я в молчанку играть. Главное – не дать им врубиться, а мне вызвонить. Жали на
меня они крепко, но мне удалось жало оставить, а яд удалить
!..
– Нет, я тебя, этот, отказываюсь понимать! Переходи на нормальный язык.
– В общем, я с ними гоняла порожняк… Они хотели меня раздеть до кишок, но я
им, васюрикам, вколачивала баки.
– Да переходи ты к нормальному разговору. Прекращай свой блатной жаргон!
– Ладно, извини. Так вот, они хотели с меня допрос снять, а я им показала дулю.
Подруги выпили по одной, потом ещё и продолжи
ли беседу.
– Хочется как следует заложить за бороду,– сказала Настя.
– Настя, переходи, этот, к конкретному разговору, говори нормальным языком!
П
рекращай свой жаргон! Поняла?
– А ты меня, Вера, не пытай! У меня знаешь, сколько было доп
ытчиков! Тебе и присниться не может столько. Скажи мне лучше, сколько твой бабок получает?
– Ты про зарплату?..
– Про неё, проклятую!..
– Настя, я не буду с тобой тюремным языком блатыкать! Мы с Толей
такую серьезную науку вороча
ем, что мне стыдно даже слушать твои слова. Н
е в тюрьме мы, этот… Получае
т он сейчас четыре сотни… А, если удачно защитимся, то будет получать еще приличне
е.
– Какую же вы науку тянете, грызете?
– Я же тебе уже говорила. Преподает он политэкономию. Наука, я тебе скажу, очень каверзная. Сегодня один постулат выставят,
а завтра другой, а ты дефилируй между этими постулатами, лавируй, чтобы не попасть впросак.
– У вас, Вера, тоже свои жаргоны, только научные. К
ак же он, бедолага, пишет?
– Страшно тяжело ему достается писанина! Видела у него, этот, разрез на культе? Это врачи ему сделали приспособление, называется клешня Крукенберга, значит. Какой-то хирург придумал, по фамилии Крукенберг. Вставляю