Кремлевский Папа
Шрифт:
– Да мы так… Мы ничего. Власти поперёк дороги не становимся, – взял попятную старичок с авоськой. – Партия знает, у неё всё расписано, кого и куды. В
ерно.
– Не доказано, говорят, не доказано отравление, – слышится потайной шепот в толпе.
– Этого не допустят, что вы!
.. Чтобы такого человека!.. Ведь он же за всех нас горой стоял.
– Говорят, задержали кого-то…
–
аграница. Это их рук дело.
– Неужели одного человека в стране нельзя было уберечь?
– А что же врачи?
– Дык врачей до того арестовали. Б
ыла попытка…
К толпе льнуло уныние. Добычливый умом старичок с авоськой затормошился, когда судьбоносный голос из громкоговорителя объявил, что будет выступать Молотов. Захваченные одним вниманием, люди пробирались ближе к громкоговорителю. Ждали худшего, таили
догадки…
С обрывом в голосе Молотов начал:
– Страна, все прогрессивное человечество понесли
тяжелую утрату…
– Плачет!
– Молотов плачет!
– Такое перенести…
– Тише!
– Умер товарищ Сталин…
Известие прокатилось по толпе тяжким гулом. Людские сердца
охватила обида на тех, кто должен был спасти, но не уберег вождя. Слышались всхлипы и сморкания. Женщина лет тридцати упала в обморок. Забилась в истерике рядом другая с напомаженным видом. Мужчины прятали взгляды, крепились, но слёзы сами выкатывались на щёки.
– Господи! – кричала напомаженная женщина. – Что будет?.. Мы все пропадем, пропаде-е-ем!..
– Успокойте её! – дал команду человек в шляпе, присланный гасить отчаяния и успокаивать народ. Валерьянка есть у кого?
– Нет ни у кого!
– отозвался мужчина, державший за плечи слабонервную. – Кто же знал, что так внезапно смерть пригвоздит всех!
– Дело нешуточное… Он нам дороже отца родного был.
– Как вынести такое горе?
Крики, стоны рвали терпение в последнем горестном страдании. Всеобщее горе объединило, сравняло всех.
Анатолий Бутырин шел мимо толпы и с тревожным чувством н
аблюдал за людским приливом, колебался: или выслушать речь Молотова,
или идти домой… Постоял, послушал идейно выдержанные слова и заключил для себя:всемирная скорбь только начиналась, и он успеет ещё к ней присоединиться…
Дома Вера уже грела воду, Настя снимала с
себя лохмотья, готовилась к помывке. В обычном женском азарте шёл разговор. При этом через каждое бытовое словцо Настя вставляла тюремное
, на что Вера ей
сразу заявила, что стены квартиры, пропитанные научностью, никогда не слышали таких грубостей.
– После того, как Толя начал писать диссертацию, – поясняла подруге Вера, – мы же перестали разговаривать житейским языком, изъясняемся, этот, по-научному, какими-то книжными выкрутасами. А так хочется, этот, поговорить нормально, без научно-попугайного варняканья.
Ей из ванной кричала Настя:
– А ты бросай научную галиматью и переходи на марьевский язык,
на каком мы с тобой в детстве разговаривали. Этих, туды их мать, ученых я называю мёртвоедами. Они же всю жизнь в трухе ковыряются, мертвыми трудами питаются. Всё знают, а умирают склеротиками.
– Ты, Настя, ученых не трожь. Т
ебе до них, этот, далеко. Отмывай свою грязь и получай вот смену белья подходящего. У
чёных я много повидала и на одной ноге, этот, с ними разговариваю. Мы с Толей объездили полстраны в поисках материала, с большими умами общались…
–
Околпачивают они, Вера, нас. Нашей наивностью питаются.
– Ладно, Насть, потом поговорим… Толя вернулся, пойду раздену.
Вошёл Анатолий. Взгляд у
него был какой-то отрешенный. Он досадливо поморщился, вспушил культями мелкое редколесье на голове, прошел в свой кабинет, закрылся.
– Переживает, значит, – определила Вера.
Сели втроём завтракать. Долго молчали, как будто в квартире мерещился покойник. Вера, зная необщительность мужа, припасла вопросы для Насти.
– Что же с тобой случилось? Давай, значит, рассказывай. Я тебя еле признала. Ты же среди нас была лучшая из лучших – красавица! Вышла очень удачно замуж за
партийного секретаря Николая Ивановича Горошина. Что произошло? Ты посмотри, Толя, какие у неё пальцы, этот. Все покручены, седая стала… Почему на вокзале ночевала?
– Вера, Толя! – произнесла Настя, утопив свой взгляд в свои печали. – Такое перенести, такое выдержать!.. – И Настя тихо всплакнула.
– Ладно, этот, кушай, кушай. Потом расскажешь, – спохватилась Вера. – Изголодала, исхудала вся, значит, одна душа в теле, этот, и осталась. Заблудилась в сумерках жизни, значит…
Настя радовалась нежданной встрече и даже не верила в такой поворот судьбы, с завистью смотрела на удачливую подругу, оттаивала, смягчала ожесточенное сердце.