Крепость
Шрифт:
— Теперь, однако, я слишком напряжен! — и добавляет: — Короче, сиди там и изображай из себя сверх головы занятого делом человека!
В следующий миг уже стучится в дверь адъютант, и в ту же секунду Старик хватает трубку телефона и гремит низким басом в нее:
— Я не могу этого подтвердить, господин капитан!.. Интересно, господин капитан!.. Однако, это только одна сторона медали, господин капитан…
Этим он делает озадаченному адъютанту знак, что занят разговором по телефону, но этот дурак адъютант стоит в дверях с непонимающим видом, так как он не слышал никаких звонков. Старику приходится выгнать его, будто курицу, сильным взмахом свободной руки из кабинета.
— Я бы не стал рассматривать это так серьезно…, — гремит он далее в трубку, — Во всяком случае, мы снаряжены, чем сумели, господин капитан… Принять решительные меры? Да, Вы правы. Здесь поможет только совершенно жесткое принятие решительных мер. Все же, они не должны думать, что могут издеваться над нами. С нами это у них не пройдет, господин капитан!.. Совершенно согласен с Вашим мнением!
Сижу с таким видом, словно не расслышал и не понял этого телефонного разговора: Старик же кивает молчащей трубке.
— Все это так и выглядело уже с самого начала, господин капитан. На это, к сожалению, не было обращено должного внимания! Если бы нам удалось подавить это в зародыше… — Затем произносит лишь: Гм, гм! — изменив высоту голоса. И выждав паузу, внезапно снова наступает, и при этом голос звучит резче, чем прежде:
— Проход должен оставаться свободным в любом случае, господин капитан… Нам требуется больший объем пространства для маневра с обеих сторон… На это я прошу обратить внимание в любом случае… Так точно, спасибо, спасибо… Я полностью полагаюсь на Вас!.. Так точно, благодарю Вас также! Хайль Гитлер, господин капитан.
Старик хлопает телефонной трубкой так сильно по вилке аппарата, будто желая разбить телефон. И при этом широко улыбается мне. Я беззвучно шлепаю губами и хлопаю руками, изображая крики «браво!» и овации, недвижно сидя на своем месте.
Старик кричит:
— Адъютант! — и когда тот стремительно входит, жестом показывает ему, что наш посетитель теперь может войти.
— Хайль Гитлер, господин капитан! — отрывисто произносит приезжий.
— Хайль Гитлер! Господин…? — отвечает Старик и делает вид, что поперхнулся воздухом. — Прошу прощения! — он успокаивается. — Я все еще не разбираюсь, к сожалению, в Ваших званиях и знаках.
— Оберштурмбанфюрер Merkert, господин капитан! — довольно резко отвечает тот и, хотя он уже сидит, слегка пристукивает каблуками.
Старик предлагает ему кресло, стоящее, согласно старому правилу криминалистов, таким образом напротив стула Старика, что посетителя освещает полный свет, в то время как лицо Старика остается в тени.
Непостижимо: Старик ведет себя фактически так, будто вовсе не имеет представления об этой должности в СД вопреки различным своим встречам.
Неплохое начало, — думаю про себя. В то время как я изображаю полную концентрацию на своих бумагах, мне приходится вновь удивляться: Старик окутывает этого человека из СД — вместо того, чтобы перейти к делу, совершенно вопреки своей особенности, — незначительными замечаниями о погоде и состоянии обороны территории флотилии, о наличие компетентных специалистов, хорошей предусмотрительности врачей и еще черте о чем. Человека из СД должно было бы, пожалуй, уже стошнить от этого словесного поноса.
— Да, — говорит Старик, — в такой ситуации для флотилии подлодок делается все возможное. Я бы хотел сказать: даже необычные задания, которые в таком положении еще присоединяются к имеющимся обычным.
Я отчетливо понимаю: Это приманка. Здоровый как бык руководитель СД — его лица я так и не смог еще разглядеть — тут же сразу отрывисто выпаливает:
— Кстати о необычных заданиях, господин капитан…
— Да? — спрашивает Старик протяжно.
— Мы слышали, что одна Ваша подлодка должна покинуть Крепость…
— Ах! — восклицает Старик с таким видом, словно это известие его очень поразило.
— И что в этом случае из Крепости будут вывозиться также и служащие верфи.
— Вывозиться…? — эхом вторит Старик.
Шелест моими бумагами — это, в течение какого-то времени, лишь единственный шум в помещении. Старик вовсе не думает о том, чтобы поддерживать диалог в активном состоянии. Я еле-еле сдерживаю дыхание от напряжения. Широкая, в форменной одежде от первоклассного портного, спина поднимается передо мной, и слышно пыхтение человека из СД.
— Могу я — могу ли я выразить мое мнение, господин капитан? — с силой вырывается из него.
— Конечно, можете, господин…
— Оберштурмбанфюрер, господин капитан… Наша — моя транспортировка из Бреста, могла бы… могла бы… пожалуй, так скажем: рассматриваться как имеющая преимущественное значение.
Теперь я уже просто откладываю бумаги в сторону и поворачиваюсь вполоборота на вращающемся стуле, чтобы получить возможность увидеть реакцию Старика. А тот, как опытный артист разыгрывает отчетливыми изгибами бровей недоуменное удивление.
— Преимущественное значение, Вы сказали? — наконец повторяет он медленно и задумчиво.
— Да — именно так…
— Вы имеете в виду из-за Вашей особой военной значимости?
Говоря это, Старик и звучанием голоса и выражением лица, придает своим словам налет цинизма. Он делает это так, как будто не хочет спугнуть быка из СД преувеличенной вежливостью.
— Это утверждение, господин капитан, если я могу здесь это сказать…
— Здесь можно говорить все! — перебивает Старик уже с отчетливым цинизмом в голосе.
— Так вот — это утверждение… это утверждение относится не ко мне, — заикается наш «провинившийся».
Старик молчит и молчит. Снаружи облако закрывает собой солнце, и теперь я более четко могу видеть лицо Старика: Почти не моргая, он смотрит на «быка» из СД в ожидании.
Чем дольше продолжается молчание, тем ярче Старик иронично играет уголками рта. Наконец, он вкрадчиво спрашивает:
— К кому же тогда?
— К руководству, господин капитан.
— К Вашему руководству, так скажем!