Кровавые земли: Европа между Гитлером и Сталиным
Шрифт:
Как утверждал Балицкий летом 1933 года, Польская военная организация протащила в Советский Союз несчетное число агентов разведки, которые представлялись коммунистами, бежавшими из родной Польши от преследований. Коммунизм в Польше был маргинальным и нелегальным, а польские коммунисты считали Советский Союз своим естественным прибежищем. Хотя польская военная разведка, несомненно, пыталась вербовать польских коммунистов, большинство польских левых, приехавших в Советский Союз, были просто политическими беженцами. Аресты польских политиммигрантов в Советском Союзе начались в июле 1933 года. Польского коммуниста и драматурга Витольда Вандурского посадили в тюрьму в августе 1933 года и вынудили признаться, что он был членом Польской военной организации. После того, как связь между польским коммунизмом и польским шпионажем была задокументирована в протоколах допросов, было арестовано еще больше польских коммунистов в СССР. Один из них, Ежи Сохацки, оставил записку, написанную собственной кровью, прежде чем разбиться, выпрыгнув из здания московской тюрьмы в 1933 году: «Я верен партии до конца» [173] .
173
Stro'nski H. Represje stalinizmu wobec ludno'sci polskiej na Ukrainie w latach 1929–1939. – Pp. 211–213. О Сохацком см.: Kieszczy'nski L. Represje wobec kadry kierowniczej KPP // Tragedia Kommunistycznej Partii Polski / Ed. by Maciszewski J. – Warszawa: Ksiazka
Существование Польской военной организации давало возможность объяснить поиски «козлов отпущения» среди поляков за провалы советской политики. После подписания немецко-польского договора о ненападении в январе 1934 года поляков обвиняли не только в произошедшем голоде, но и в ухудшении советских позиций на международном уровне. В том же месяце Балицкий обвинил Польскую военную организацию в продолжавшихся проявлениях украинского национализма. В марте 1934 года в Советской Украине были арестованы около 10 800 советских граждан польской и немецкой национальностей. В 1935 году, когда уровень активности НКВД по всему Советскому Союзу снизился, он продолжал повышаться в Советской Украине, причем особое внимание уделялось советским полякам. В феврале и марте 1935 года около 41 650 поляков, немцев и «кулаков» были переселены из Западной Украины в Восточную. С сентября по июнь 1936 года 69 283 человека, преимущественно советские полякои, были депортированы из Украины в Казахстан. Польских дипломатов смущало такое развитие событий. Польша поддерживала политику равноудаленности от Советского Союза и нацистской Германии: с обоими были подписаны договоры о ненападении, но ни с одной не было альянса [174] .
174
Про январь 1934 года см.: Stro'nski H. Represje stalinizmu wobec ludno'sci polskiej na Ukrainie w latach 1929–1939. – Pp. 226–227. О мотивах и масштабах последующих депортаций см.: Kupczak J. Polacy na Ukrainie w latach 1921–1939. – Wroclaw: Wydawnictwo Uniwersytetu Wroclawskiego, 1994. – P. 324.
Польская военная организация, выдуманная во время голодомора 1933 года, поддерживалась в Советской Украине исключительно как бюрократическая фантазия, а затем ее приспособили к оправданию национального террора против поляков по всему Советскому Союзу. Сталин дал первую подсказку в декабре 1934 года, попросив, чтобы поляка Ежи Сосновского удалили из НКВД. Сосновски, в прошлом член Польской военной организации, был завербован «Чека» и продуктивно работал более десяти лет на СССР. Частично из-за того, что cоветский НКВД был основан польским коммунистом Феликсом Дзержинским, многие его выдающиеся офицеры были поляками – часто это были люди, начавшие работать еще в те далекие дни. Нарком внутренних дел Ежов, казалось, боялся этих старых польских офицеров; он определенно не любил поляков вообще. Склонный верить в замысловатые заговоры, оркестрированные зарубежными разведками, он отводил особую роль Польше, потому что поляки, по его мнению, «знали все». Расследование дела Сосновского, арестованного в декабре 1936 года, могло привлечь внимание Ежова к исторически существовавшей Польской военной организации [175] .
175
Про первую подсказку см.: Kuromiya H. The Voices of the Dead: Stalin’s Great Terror in the 1930s. – London: Yale University Press, 2007. – P. 221. Про «знаю все» см.: Stro'nski H. Represje stalinizmu wobec ludno'sci polskiej na Ukrainie w latach 1929–1939. – Pp. 226–227. См. также: Morris J. The Polish Terror: Spy Mania and Ethnic Cleansing in the Great Terror // Europe-Asia Studies. – 2004. – № 56/5 (July). – Pp. 756–757.
Ежов следил за антипольской кампанией Балицкого в Советской Украине, а затем изменил ее концепцию. Когда в Москве в 1936 году начались показательные процессы, Ежов заманил своего подчиненного Балицкого в западню. Пока известные коммунисты давали признательные показания в Москве, Балицкий докладывал из Киева, что в Советской Украине возродили Польскую военную организацию. Он, без сомнения, хотел лишь обеспечить вниманием и ресурсами себя и свой местный аппарат в ситуации паники по поводу безопасности. Но теперь, при повороте событий, которые, должно быть, удивили Балицкого, Ежов провозгласил, что Польская военная организация представляет гораздо большую опасность, чем утверждает Балицкий. Это дело не для регионального НКВД в Киеве, а для центрального НКВД в Москве. Балицкий, выдумавший историю про Польскую военную организацию, теперь утратил контроль над ней. Вскоре было выбито признание из польского коммуниста Томаша Домбаля, который утверждал, что руководил Польской военной организацией по всему Советскому Союзу [176] .
176
Stro'nski H. Represje stalinizmu wobec ludno'sci polskiej na Ukrainie w latach 1929–1939. – P. 227; Snyder T. Sketches from a Secret War. – Pp. 119–120.
Благодаря инициативе Ежова, Польская военная организация утратила какой бы то ни было остаток своего исторического и регионального происхождения и превратилась в угрозу Советскому Союзу как таковому. Ежов представил свою теорию огромного польского заговора Сталину 16 января 1937 года, а после его одобрения – на пленуме Центрального комитета. В марте Ежов очистил НКВД от польских офицеров. Хотя Балицкий был по национальности не поляком, а украинцем, он теперь оказался в очень щекотливом положении: если Польская военная организация была настолько важной, спрашивал Ежов, почему Балицкий не проявлял большей бдительности? Таким образом, Балицкий, вернув к жизни призрак Польской военной организации, стал жертвой собственного творения. Его позицию занял в мае его собственный бывший заместитель, Израиль Леплевский – офицер НКВД, который с таким усердием проводил «кулацкую операцию» в Советской Украине. Балицкий был арестован 7 июля по обвинению в шпионаже в пользу Польши; через неделю его имя убрали из названия стадиона, где клуб «Динамо–Киев» проводил футбольные матчи, и заменили именем Ежова. В ноябре того же года Балицкого расстреляли [177] .
177
Никольський В.М. Репресивна діяльність органів державної безпеки СРСР в Україні. – С. 337; Stro'nski H. Represje stalinizmu wobec ludno'sci polskiej na Ukrainie w latach 1929–1939. – P. 227. Детальнее о Балицком см.: Шаповал Ю., Пристайко В., Золотарьов В. Всеволод Балицький // ЧК-ГПУ-НКВД в Україні: Особи, факти, документи. – Київ: Абрис, 1997. – С. 69–74. Похожая судьба постигла Станислава Косиора, бывшего генсека Компартии Украины, который был поляком. Он тоже сыграл огромную роль в кампании голодомора 1933 года, и его точно так же расстреляли как польского шпиона.
В июне 1937 года, когда Ежов с целью объяснения «кулацкой операции» и продолжения показательных процессов сообщил о существовании воображаемого «Центра центров», он также объявил и об угрозе такой же нереальной Польской военной организации. Эти две структуры были как будто связаны друг с другом. Как оправдание для «кулацкой операции», так и оправдание для «польской операции» позволяло заново переписать советскую историю таким образом, чтобы возложить всю ответственность за политические проблемы на врагов, а врагов этих четко назвать. По версии Ежова, Польская военная организация действовала в Советском Союзе с самого начала и проникла не только в Коммунистическую партию, но также в Красную армию и в НКВД. Она была, по утверждению Ежова, невидимой именно потому, что была такой важной; у нее были свои агенты на высоких должностях, умевшие маскировать себя и свою работу [178] .
178
Больше про «польскую операцию» см.: Рубльов О., Репрінцев В. Репресії проти поляків в Україні у 30-ті роки // З архівів ВУЧК-ГПУ-НКВД-КГБ. – 1995. – № 1 (2). – С. 126; Paczkowski A. Pologne, la «nation ennemie» // Le livre noir du communisme: Crimes, terreur, repression / Ed. by Courtois S., Werth N., Pann'e J.-L., Paczkowski A., Bartosek K., Margolin J.-L. – Paris: Robert Laffont, 1997. – P. 400; Stro'nski H. Represje stalinizmu wobec ludno'sci polskiej na Ukrainie w latach 1929–1939. – P. 220.
Ежов 11 августа 1937 года подписал Приказ № 00485, согласно которому НКВД должен был провести операцию, «направленную к полной ликвидации местных организаций “ПОВ”» [179] . Он был принят вскоре после начала «кулацкой операции» и заметно радикализовал Большой террор. В отличие от Приказа № 00447, направленного против знакомых категорий врагов, которые по крайней мере теоретически обозначались классовыми рамками, Приказ № 00485 рассматривал в качестве врагов государства национальную группу. Точнее сказать, в качестве врагов различных видов. Но в нем присутствовал, по крайней мере, нерешительный ореол классового анализа. «Кулаков» как класс можно было хотя бы описать в терминах марксизма. Национальная вражда в Советском Союзе по отношению к советскому проекту была совсем другим явлением. Она выглядела как отступление от основного социалистического принципа братства народов [180] .
179
ПОВ – Польская военная организация (от польск. POW). Текст оригинального Приказа № 00485 см.:(прим. пер.).
180
О Приказе № 00485 см.: Ленинградский мартиролог 1937–1938. – С.-Петербург: Российская национальная библиотека, 1996. – Т. 4. – С. 454–456.
Советское влияние в мире в годы Народного фронта зависело от образа толерантной страны. Основное притязание Москвы на моральное превосходство по сравнению с Европой, где фашизм и национал-социализм набирали обороты, и американским югом, где все еще существовала расовая дискриминация и линчевали чернокожих, состояло в том, что СССР был поликультурным государством, проповедовавшим политику равных возможностей. Например, в популярном советском фильме «Цирк» 1936 года героиня была американской артисткой, которая, родив черного ребенка, находит защиту от расизма в Советском Союзе [181] .
181
Другие примеры см.: Gilmore G. Defying Dixie: The Radical Roots of Civil Rights, 1919–1950. – New York: Norton, 2008.
Интернационализм не был лицемерным, поэтому этнические убийства стали шоком для советской системы. В НКВД работали представители разных национальностей, и он представлял собой некий интернационал. Когда в 1936 году начались показательные процессы, в верхушке НКВД доминировали мужчины, происходящие из советских национальных меньшинств, причем больше всего в нем было евреев. Около 40 процентов высшего офицерского состава НКВД и более половины генеральского состава НКВД по документам значились евреями. В том политическом климате у евреев, наверное, было больше причин, чем у других, противиться политике этнических чисток. Возможно, чтобы противостоять интернационалистскому инстинкту (или же инстинкту самосохранения) своих офицеров, Ежов выдал специальный циркуляр, уверяющий их, что им надлежит карать шпионаж, а не этничность: «О фашистско-повстанческой, шпионской, пораженческой и террористической деятельности польской разведки в СССР». Тридцать страниц циркуляра развивали теорию, которую Ежов уже представил Центральному комитету и Сталину: Польская военная организация связана с другими шпионскими «центрами» и проникла внутрь каждого ключевого советского института власти [182] .
182
Petrov N., Roginskii A. The «Polish Operation» of the NKVD // Stalin’s Terror: High Politics and Mass Repression in the Soviet Union / Ed. by McLoughlin B. and McDermott K. – Houndsmill: Palgrave, 2003. – P. 154; Никольський В.М. Репресивна діяльність органів державної безпеки СРСР в Україні. – С. 105. Показатели представителей национальных меньшинств будут приведены позже в этом разделе.
Даже если идея о глубоком польском проникновении в советские институты власти убедила Ежова и Сталина, она не могла служить доказательной базой для индивидуальных арестов. В Советском Союзе попросту не было ничего и близко напоминавшего массовый польский заговор. У офицеров НКВД было слишком мало указаний, которым нужно было следовать. Даже при большой изобретательности было бы затруднительно документировать связи между польским государством и событиями в Советском Союзе. Двух самых заметных групп польских граждан – дипломатов и коммунистов – было явно недостаточно для проведения операции массового уничтожения. Дни расцвета польского шпионажа в Советском Союзе давно минули, и НКВД знал все, что нужно было знать, о том, что поляки пытались делать в конце 1920-х и в начале 1930-х годов. Вообще-то польские дипломаты все еще пытались собирать секретную информацию. Они были защищены статусом дипломатической неприкосновенности, их было не очень много, и они находились под постоянным наблюдением. К 1937 году они по большей части понимали, что лучше не иметь контактов с советскими гражданами, подвергая этим их жизнь опасности: то было время, когда они сами были снабжены инструкциями о том, как себя вести в случае ареста. Ежов сказал Сталину, что польские политические иммигранты были преимущественно «поставщиками шпионов и провокаторских элементов в СССР». На тот момент некоторые известные польские коммунисты уже находились в СССР и некоторые из них были уже в могиле. Из 100 членов Центрального комитета польской Компартии 69 были расстреляны в СССР. Из оставшихся большинство сидели в тюрьмах в Польше, то есть были недоступны для казни. В любом случае их количество было слишком незначительным [183] .
183
Про «поставщиков» см.: Kuromiya H. Stalin. – P. 118. О польских дипломатах см.: Snyder T. Sketches from a Secret War. – Pp. 121–127. Про цифры о Центральном комитете см.: Kieszczy'nski L. Represje wobec kadry kierowniczej KPP. – P. 198. Бесценную информацию про жизнь польских коммунистов в СССР см.: Budzy'nska C. Strzepy rodzinnej sagi. – Warsaw: Zydowski Instytut Historyczny, 1997.