Крупные формы. История популярной музыки в семи жанрах
Шрифт:
Впрочем, было и объективное отягчающее обстоятельство: все пятеро участников *NSYNC были белыми. А R&B-певцы вроде бы должны были быть черными (это справедливо даже для сегодняшнего дня). В 1960-е белые исполнители ритм-энд-блюза встречались достаточно часто для того, чтобы даже возник отдельный термин – “голубоглазый соул”. В 1970-е с его помощью порой описывали некоторые записи Элтона Джона и Дэвида Боуи (оба ездили в Филадельфию для записи вдохновленных соулом пластинок), в 1980-е – использовали в отношении дуэта Hall & Oates, авторов целого ряда хитов, сочиненных с явным влиянием R&B. Но R&B-радио, как правило, не ротировало эти композиции, и их исполнителей обычно считали поп– или рок-звездами, а не представителями ритм-энд-блюза. Исключения существовали, но в совсем небольшом количестве: так, протеже Рика Джеймса, Тина Мари, записывалась для Motown и спела в 1980-е несколько R&B-хитов. А в 1990-е определенный успех сопутствовал белому R&B-певцу по имени Джон Б., которого продвигал тот же Бэбифейс, спродюсировавший его дебютный альбом (Джон Б. считал важным заверить слушателей, что он полностью верен избранному жанру и серьезно относится к расовому вопросу: “Я всегда снимаю темнокожих девушек в своих клипах, – сказал однажды, – потому что телевидение показывает недостаточно
Причиной этого была несколько размытая идентичность самого R&B. Существовали некие общие положения: в R&B-песнях ярче подчеркивалась слабая доля, чем в поп-музыке, в них было больше блюзовых нот и эдлибов, а в текстах чаще использовался афроамериканский сленг. Но в сравнении с хип-хопом R&B определить сложнее. Можно сразу сказать, когда человек читает рэп, но не всегда можно сразу понять, что человек поет R&B – а не поп. На практике те или иные записи зачастую причисляли к R&B (как и к многим другим жанрам) на основании того, кто их слушал, или на основании предположений программных директоров радиостанций о том, кто будет их слушать. Именно поэтому жанр сохранял довольно прочную привязку к расе. Даже после “уроков антиобаяния” от Шона “Паффи” Комбса Ашер продолжал петь то, что обычно называют тин-попом – но поскольку он был темнокожим, его с ходу определяли как R&B-артиста, его треки звучали на R&B-радио и радовали поклонников R&B. И наоборот – у Кристины Агилеры был мощный голос в духе Уитни Хьюстон, и она тоже была не чужда блюзовым вокальным импровизациям, похожим на то, чем занимаются R&B-артисты. Но никто не считал ее R&B-певицей – ее называли поп-певицей, во многом оттого, что она была белой (на самом деле она была наполовину латиноамериканкой – ее отец родился в Эквадоре). Это расовое разделение воспроизводило само себя, поскольку музыканты тяготели к тем форматам, которые их принимали. Белая певица P!nk дебютировала в 2000 году с нахальной песней “There You Go”, которая была R&B до мозга костей: ее соавтором был Кэнди Баррус из R&B-группы Xscape (а в наши дни – из реалити-шоу “Настоящие домохозяйки Атланты”), а продюсером – Кевин “Ше’кспир” Бриггс, сочинявший хиты для TLC и Destiny’s Child. Композиция достигла седьмого места в горячей сотне и 15-го – в R&B-чарте. P!nk превратилась в одну из самых успешных поп-звезд нулевых – но R&B-хитов у нее больше не было.
Разумеется, продолжающаяся музыкальная сегрегация по-разному затрагивала черных и белых артистов. Как сказал когда-то Эдди Леверт из The O’Jays, “черная музыка не всегда приносит такие же деньги, как поп”. Неспособность закрепиться в поп-чартах повредила карьере Лютера Вандросса, и он знал об этом – по контрасту, то, что Мадонна не смогла покорить R&B-чарты, почти никак на ней не сказалось. В случае с Тимберлейком песня “Gone” была стратегической победой, даже несмотря на то, что не попала в топ-10 – с ее помощью он заслужил доверие со стороны R&B-слушателей, что впоследствии помогло ему превратиться из смазливого участника бойз-бэнда в серьезного взрослого артиста. В 2002 году он выпустил первый сольный альбом “Justified”, ставший поп-блокбастером – одна из песен с него, “Cry Me a River”, оказалась и в R&B-чарте, на 11-м месте. Празднуя запуск сольной карьеры, он спел на “Супербоуле” 2004 года в компании певицы с другой стороны поп / R&B-разлома, Джанет Джексон, чья электронная поп-музыка оказала влияние и на него, и на его постоянного соавтора, продюсера, известного как Тимбаленд. Выступление не осталось в анналах как триумфальное – во многом оттого, что в танцевальной части Тимберлейк частично сдернул с Джексон лифчик, обнажив ее правую грудь. Получивший название “Нипплгейта”, инцидент стал одной из самых громких поп-культурных историй года: Майкл Пауэлл, председатель Федеральной комиссии по связи США, назвал его “удручающим”, и орган оштрафовал транслировавший мероприятие телеканал CBS более чем на полмиллиона долларов (правда, штраф затем оспорили в суде). Шумиха фактически положила конец хитмейкерской карьере Джексон – до “Нипплгейта” каждый ее альбом, начиная с “Control”, приносил ей как минимум два сингла в горячей десятке, после него у нее не было по-настоящему успешных хитов. Но Тимберлейк избежал последствий – неделю спустя он даже выступал на церемонии “Грэмми”, которая вновь транслировалась по CBS, и продолжал быть одним из самых популярных артистов страны (в 2018 году его опять пригласили выступить на “Супербоуле”). Этот эпизод многое прояснил: Джанет Джексон, несмотря на всю свою известность, оставалась R&B-певицей – поэтому она в одночасье вернулась к более маргинальному статусу. Тимберлейк тем временем был поп-звездой, вдохновлявшейся R&B, но не ограничивавшейся им.
Возможно ли, что долговечность R&B была каким-то образом связана с присущей жанру дерзостью? Два его предшественника, джаз и блюз, с годами стали респектабельны, параллельно отрываясь все дальше и дальше от современной популярной культуры. К 1980-м тот же джаз, к примеру, считался одной из самых универсально уважаемых художественных традиций в США, хотя чем дальше, тем чаще он цвел не в радиоэфире, а в стенах консерваторий и некоммерческих институций, таких как “Джаз в Линкольн-центре” – она была основана в 1987 году (исключением оставался смус-джаз, ставший на какое-то время относительно популярным радиоформатом, – показательно, что именно он был единственной формой джаза, не вызывавшей особого уважения). Возможно, если музыкальному жанру грозит опасность исчезновения, его проще поместить в музей или включить в учебную программу; возможно также, что грубоватая жизнестойкость R&B привела к тому, что ему никто и не думал уготовить подобную судьбу.
Но есть подозрение, что процесс может работать и в обратную сторону: иногда дольше всего, десятилетиями процветают именно те жанры, которые наиболее откровенно и прямолинейно нацелены на то, чтобы радовать их собственную аудиторию. Песня “So Gone” певицы Моники была в многих отношениях типичным (то есть – типично замечательным) R&B-хитом начала 2000-х. Ее продюсером выступила Мисси Эллиотт, одна из пионеров хип-хопа, которая использовала духовые и струнные из “слоу-джема” 1970-х для создания томного клубного трека. Голос Моники роскошно “размножили” на несколько
Процесс возрождения
На зрелый R&B, впрочем, можно было взглянуть и иначе – и увидеть в нем не постоянно эволюционирующий жанр, находящий все новые и новые способы удовлетворить запросы своей традиционной аудитории, а всего лишь жалкие останки того, чем он являлся раньше. В этой версии истории ритм-энд-блюза “смерть” жанра произошла не в 1980-е, с взлетом кроссовер-попа, а в 1990-е, после того как популярность приобрели яркие, сексуальные клубные треки. В свое время, утверждали ее сторонники, ритм-энд-блюз был вотчиной рефлексивных, политически сознательных артистов вроде Марвина Гэя и Ареты Франклин – а теперь респектабельную традицию отжали себе низкопробные донжуаны, поющие все как один об одном и том же: “Freak Me” (группа Silk, 1993), “Freak Like Me” (Адина Говард, 1995) и “Freek’n You” (группа Jodeci, 1995)[11]. Следовательно, дурная репутация R&B вполне заслуженна – и пришло время заняться реформированием жанра.
Реформистское движение внутри R&B получило название “неосоул” – термин сформулировал деятель шоу-бизнеса по имени Кедар Массенбург. С его помощью он описывал творчество прежде всего двух конкретных артистов: певца Ди Энджело (Массенбург был его менеджером), а также певицы Эрики Баду (ее он подписал на свой лейбл, дистрибуцией релизов которого занималась компания Universal). Баду дебютировала в 1997-м, а спустя год Массенбурга назначили руководителем другого лейбла в линейке Universal – Motown. Предлагаемая неосоулом альтернатива современному R&B предполагала апелляцию к прошлому – к соул-музыке 1970-х. “Это не был новый саунд, – много лет спустя рассказывал мне Массенбург. – Это был старый саунд, который мы по-новому переупаковали”. Выступая на заре карьеры на телеканале BET, Эрика Баду вышла на сцену с ароматической палочкой – ее перфоманс напоминал некий целительный ритуал. “Музыка несколько приболела, – сказала она. – Она должна родиться заново, и я одна из акушерок, принимающих роды”.
Это правда, что многие исполнители неосоула с симпатией относились к меланхоличному соулу 1970-х в духе Энн Пиблз и Донни Хэтэуэя. Массенбург поместил на свое знамя слово “соул” по той же причине, по которой многие деятели сцены, наоборот, отказывались от него в 1980-е и далее – потому что оно ассоциировалось с классической, более респектабельной версией ритм-энд-блюза. Но неосоул был не просто ретродвижением – в нем предпринималась и очередная попытка породнить R&B с хип-хопом. И Ди Энджело, и Эрика Баду начинали карьеру в хип-хоп-группах, однако в конечном счете показали R&B-певцам скорее контринтуитивный путь взаимодействия с хип-хопом – не усиливая, а наоборот, умеряя исполнительскую энергию. Дебютный альбом Ди Энджело, “Brown Sugar”, вышел в свет в 1995-м и звучал приджазованно и слегка расфокусированно: медленные, глуховатые биты, бормочущая вокальная манера – как будто он слишком крут для того, чтобы внятно артикулировать слова. Первая пластинка Эрики Баду, “Baduizm”, в свою очередь, продемонстрировала нам и гибкость ее голоса (который критики часто сравнивали с Билли Холидей), и присущее ей специфическое чувство ритма. Главный сингл с альбома, “On & On”, стал первой песней в стиле “неосоул”, достигшей верхушки R&B-чарта. Его припев был образцом старомодной хип-хоп-белиберды (“Вперед и только вперед / Моя монограмма движется вперед, как катящийся камень”), но певица выдыхала слова так нежно, как будто шептала любовные признания. Заодно она напоминала всем этим рэперам: есть кое-что, что она умеет делать, а они – нет: петь.
В последующие годы термин “неосоул” применялся по отношению к записям многих артистов. Один, Максвелл, был эклектичным мастером баллад; другая, Джил Скотт, – не только автор-исполнитель, но и поэтесса; третья, Лорин Хилл, то пела, то читала рэп – это позволило ей считаться одновременно представительницей неосоула и хип-хоп-революционеркой. В целом, неосоул был негативной категорией – в том смысле, что он определял себя через оппозицию мейнстриму. Если музыка, звучавшая на радио, была полна семплов и электронных звуков, то неосоул полагался на живых музыкантов, игравших на традиционных инструментах. Если певцы и певицы из радиоэфиров документировали короткие интрижки на одну ночь, то представители неосоула воспевали любовь до гроба – в надежде, что и их музыка останется в вечности, а не исчезнет как кратковременное поветрие. Это хорошо слышно в “Video”, песне 2001 года в исполнении Индии Ари, которая не стала суперхитом (заняла скромное 14-е место в R&B-чарте и не попала в топ-40), но запомнилась своим необычно прямолинейным месседжем, внеположным мейнстриму. В клипе на композицию Ари вооружается акустической гитарой, чтобы донести до нас идею принятия себя – похожую на те, которые станут общим местом в поп-музыке лишь пару десятилетий спустя: “Я не просто среднестатистическая девчонка из ваших видеоклипов / И я не сложена как супермодель / Но я научилась беззаветно любить себя / Потому что я королева”.
Когда Марвин Гэй утверждал, что “есть некая цельность в том, чтобы дарить удовольствие своим”, он отчасти занимался самоуспокоением – пытался доказать себе, что необходимо давать слушателям то, что они просят, даже если это не совсем то, чего хочет он сам. Для исполнителей неосоула, однако, важнее было другое определение творческой цельности. Они повиновались собственным порывам – и в этом смысле, кстати, были похожи на представителей так называемого “осознанного” рэпа, которые проворачивали такой же фокус в хип-хопе. Цельность, по неосоулу, – это отказ подчиняться диктатуре R&B-радио и отказ считать себя просто “среднестатистической девчонкой из ваших видеоклипов”.