Кто-то плачет всю ночь за стеною
Шрифт:
Кабачкова, выкручивая вилкой фарш из котлеты, глядела на Сергеича с неприкрытым и пугающим любопытством.
Конечно, знай Сергеич, как все закончится, не стал бы связываться с ней. А так — залез ногой в еще одну кучу.
Почему он согласился на интрижку с ней? Нет, не потому, что он видел в этом воплощение мечты о так называемом освобождении — это не считалось: случайная связь должна была принести радость и удовольствие, то есть речь шла все-таки о мужчине. Ответ был простым и печальным. Все из-за того же страха. Это была ровно такая же история, что случилась с ним много лет назад в университете. Сергеич был уверен, что Кабачкова
Он планировал, что это будет одна-две встречи. Потом, как «самый обычный мужик», повеселившийся с «бабой», он ее бросит.
Но пошло все не по плану.
Не спасла ни «Виагра», которую он принял перед сексом, ни совет Игоря: представь вместо чудовища кого-нибудь другого. Он старался, очень старался. Но как только он приоткрыл глаза и увидел резво запрыгнувшую на него Кабачкову, толстую, потную, с огромными — невозможно огромными! — как выражался когда-то Семеныч — дойками, он не выдержал. Это было выше его сил.
Все закончилось так же, как и тогда, — много лет назад, в университете.
Блевотиной.
Очередная неудача. Очередная головная боль.
С Кабачковой общение прекратилось, она даже перестала с ним здороваться. Но Сергеич не переставал думать, что она обо всем догадалась. И вроде бы — не так критично на первый взгляд, как с тем же Игорем и фотографиями, потому что если она все-таки и «поняла» (хотя это было не так, и случай с физруком так и остался для Кабачковой загадкой), то вряд ли бы стала распространяться: пусть и была обижена, но все-таки — взрослая женщина. Однако история с Кабачковой все-таки имела эффект, пусть и несколько другого характера.
Это был эффект последней капли.
Сергеич, натянув очки и пытаясь вдеть нитку в иголку, сидел на табуретке с курткой на коленях — только сегодня он заметил рваную подмышку, хотя ходил с ней уже неделю. Сгорбленный, бледный, высохший и постаревший — таким увидел Димасик физрука, когда заглянул к нему в каморку. Вид Сергеича не столько испугал Димасика, сколько вызвал чувство брезгливости. Но дело есть дело. Поэтому начал он сразу, без вступительной вежливости. Он понимал, что стоит надавить на Сергеича, который, как заметил Макс, «кормит тебе одними завтраками, а сам нихуя не делает».
— Мне надоело ждать, — сказал Димасик.
Сергеич шмыгнул носом, отложил все лишнее в сторону и взглянул на маленькое чудовище, которое испортило ему жизнь.
— Что вы молчите, когда результат будет? Я сегодня по математике очередную двойку получил! А Максимовна меня вообще при всех ослом назвала! Почему ничего не происходит? Вы же говорили, все у вас схвачено!
— Они сказали «нет», — спокойно ответил Сергеич. — Ты слишком безнадежный случай, уж прости. Ничего не выйдет.
Димасика поразило то равнодушие, с которым говорил физрук: не задумал ли он чего? Раньше-то трясся от страха, когда разговор заходил об этом. Димасик разозлился. Его обманули, развели, как дурака. И что теперь скажет Макс? Что с ним сделает мать, когда узнает, что его будут отчислять?
— Я сделал все что мог. Поверь мне, — сказал Сергеич, видя, как Димасик наполняется краской.
— Старый пидорас, говномес ты ебучий.
Сергеич накинулся на него. Так быстро это случилось, что Димасик даже сообразить не успел, как он оказался под Сергеичем и почему он не слышит своего голоса. Первая мысль: он меня изнасилует. Но это, конечно, было не так. Сергеич душил его. Несмотря на то что физрук, по мнению Димасика, был уже «старым», годы спорта бесследно не прошли: школьник не мог сделать абсолютно ничего против бесхитростных, но сильных приемов Сергеича. Тогда Димасика охватил новый ужас: он убьет меня, прямо сейчас, задушит в этой проклятой каморке.
После последнего разговора с Игорем Сергеич ни разу не возвращался к мысли об убийстве. Но последний предохранитель вдруг сорвался. Сергеич не просто хотел припугнуть.
Димасика быть не должно, жизни он не заслуживает.
Очки слетели с Сергеича и упали на лицо Димасику. Красные глаза второго умоляли о пощаде. В глазах же Сергеича осталось лишь безумие. Скоро все должно закончиться. Жизнь угасала. Уже и Сергеич будто бы был где-то далеко, не здесь.
Свет ушел.
Только тьма.
Затем тьму порезал луч. Потом еще один.
Димасик откашливался, схватившись за шею.
Он с трудом поднялся и стал смотреть по сторонам. Сначала он подумал, что чудом выжил, поэтому ему хотелось побыстрее удрать отсюда. Но потом он увидел Сергеича. Тот сидел на полу, схватившись за голову. Затем физрук взглянул заплаканными глазами на Димасика. Никакого удивления в них не было. Тогда Димасик понял, что дело не в воскрешении, а в том, что Сергеич в последний момент сумел побороть внутреннее зло и ослабил хватку. Но никакой благодарности он, разумеется, не испытывал. Он еще больше возненавидел физрука.
— Тебе теперь точно капец, — прохрипел Димасик и выбежал из каморки.
Мог и не говорить. Сергеич и так это понимал.
План самоубийства был незамысловатым: отравиться таблетками. Домашняя аптечка у Сергеича была солидной. За годы неврозов здоровье его потрепалось — так, по крайней мере, казалось самому Сергеичу. Закупался он основательно и в случае внезапного сбоя был готов оказать себе быструю помощь. Случалось это, правда, не так часто, но наличие под боком собственной аптеки успокаивало его.
Накидаться всем, что есть, решил он. За основу, однако, смертельной дозы он взял снотворное — в первую очередь его, а потом уже остальное, чтобы наверняка.
Он разложил на столе таблетки — так сказать, по «приоритетности»; всего же он выдавил их около ста штук. Записки писать он не стал. Неохота было. Да и некому. Он уже и плакать перестал, сил на слезы совсем не осталось.
Что ж, он был готов. Последнюю черту отчаяния он переступил.
Но тут случилась довольно распространенная в таких ситуациях вещь. Сергеича посетила прощальная фантазия. Когда ты знаешь, что скоро тебя не станет, ты начинаешь воображать, что бы ты мог такого натворить, чего раньше боялся. В случае Сергеича вышло не очень замысловато. Хочу напоследок потрахаться, подумал он. Мысль эта была такой легкой, свободной, что он даже нервно усмехнулся, поражаясь своей дерзости и одновременно испытывая гордость за смелость намерения. Тут же подкатила обида на Игоря, а следом за ней — идея «освобождения», пусть и была она теперь бессмысленной. Не успел Сергеич подумать, как он собирается это сделать, — тут же в памяти всплыл ответ. Выкладываешь фото члена, и уже через минуту десять голодных педерастов умоляют тебя о встрече. Так и сделаю, решил он.