Кто-то плачет всю ночь за стеною
Шрифт:
Дарья Анатольевна продала квартиру за три миллиона. Состояние прилично пополнилось.
Так она и шагнула в свое прекрасное будущее.
Она долго раздумывала над тем, как ей стоит поступить со своими миллионами. От домика у моря она решила отказаться. Много денег бы на это ушло. Нет, денег хватало, но вот перспектива расставания с ними казалась теперь такой тоскливой! Она могла бы потратиться на хорошее жилье, но тогда пришлось бы вести более строгий учет, ведь средств на легкую, шикарную жизнь осталось бы меньше. Поменялся бы фон, но образ жизни сохранился бы. А так — она могла сделать себе пластику лица и накачать губы. Или — во время прогулки заглянуть в торговый центр и прикупить новые сапожки. Или — взять отпуск за свой счет и полететь на пару недель в Турцию. Такой вариант ее больше устраивал.
Несмотря на то что ограничений больше не было, Дарья Анатольевна тем не менее от некоторых привычек не избавилась. Она, к слову, долго могла
Коллекция ее обуви пополнялась почти каждую неделю. Она покупала бессмысленные наряды и косметику. Она подтягивала лицо. В школе, правда, дети подшучивали над ней, между собой называли ее «кожаным гондоном». Она часто летала отдыхать, прямо среди года. Так как никто работать в школу не рвался, Куча, хотя и фыркала, заявление на отпуск все же подписывала. Она записалась на йогу, еще одна давняя мечта. Она, наконец, все-таки снялась в кино, как бы безумно это ни звучало. В Москве — случилось это во время пересадок — она познакомилась с молодым и амбициозным режиссером. «Просто Дарья» согласилась спонсировать его фильм — при условии, что получит роль. Так она сыграла стареющую проститутку в фильме «Проститутки не стареют». Это была черно-белая артхаусная лента, без диалогов, только с музыкой — невыносимо тяжелой и мрачной. Молодой режиссер в интервью, которое шло после титров, заявил, что своим фильмом хотел ответить «Нимфоманке» Триера; также он сказал, что идея и название пришли к нему в голову после знакомства с главной актрисой. Фильм не привлек никакого внимания. Однако Дарья Анатольевна не переживала по этому поводу. Главное, что еще один пунктик можно было вычеркивать.
Она наслаждалась жизнью. Она покупала мечты, которые копились всю жизнь. Но радостно было до поры до времени. Потому что в какой-то момент она поняла, что для счастья ей не хватает еще одного элемента.
Она изголодалась по мужскому вниманию.
Здесь, однако, следует сделать шаг в сторону и дополнить историю Дарьи Анатольевны одной важной деталью — отношениями с дочерью, потому как без этого дальнейшее повествование теряет всякий смысл.
Начать следует вот с чего. Подобно тому, как в мистических романах дар главного героя объясняется пренебрежительной сноской «передалось по наследству», так и здесь можно сделать похожую вставку: отношения Дарьи Анатольевны с собственной матерью были напряженными, никакой любви там никогда не было, поэтому, когда молоденькая Дарья залетела и после долгих уговоров Олега ребенка оставила, единственное, что ей оставалось, когда дело касалось воспитания, — это копировать поведение своей матери. Та, кстати, до самой смерти была равнодушна к Дарье. Уже будучи обездвиженной, она сообщила медсестре, что хочет повидаться с дочерью и сказать ей что-то важное. Дарья Анатольевна, узнав это, отпросилась с работы и поехала в больницу. Она надеялась, что это будет прощальное воссоединение, взаимные извинения и прощения. Когда она оказалась у койки матери и спросила ее, что та хотела ей сообщить, мать ответила: «Я забыла». Через день история повторилась: с Дарьей Анатольевной снова связалась медсестра. На этот раз она не торопилась сбегать с работы, а ушла оттуда ровно в шесть, как и положено. Когда она зашла в палату и увидела перед собой тело матери, то пустила слезу опоздания; села рядом, прошептав: «Прости». Тело, однако, захрапело. Тогда раздраженная дочь смахнула слезу и поспешила покинуть мать. Больше она не навещала ее до самой смерти. Передавала через медсестру продукты, но в палату не совалась.
Дарья Анатольевна, как уже было сказано, относилась к мужу и дочери как к главным вредителям ее счастья. И если с мужем, как ни странно, серьезных конфликтов не было (зачем ругаться, когда можно просто изменять ему), то с Ксюшей все было сложнее.
Маленькой девочке прилетало с самого детства. По делу и без. Было нормой, если Дарья во время ругани роняла фразу вроде «Родила на свою голову» или «Как же хорошо было без тебя». Но Ксюша взрослела, и мать уже не так часто устраивала истерики. Иногда вообще происходило чудо и с Ксюшей разговаривали почти на равных. Нет, никакого материнского чувства в Дарье не просыпалось, просто порой ей становилось очень скучно и хотелось кому-нибудь выговориться, а Ксюша уже до этой роли доросла. Она не стеснялась говорить дочери, что живет не той жизнью, о которой мечтала; что ей стоило сделать аборт; что дочь не должна повторять ее ошибок и что «если будет секс, то только с презервативом». При этом Дарья задумчиво вглядывалась в дочь и говорила: «Ты на меня совсем не похожа. Характер отцовский, такая же мямля. И лицо его же. Тебе будет трудно найти мужчину. Ты не очень красивая, поэтому тебе надо больше пользоваться косметикой». Такие замечания Ксюша получала от матери постоянно. Пусть Дарья уже и не ругала дочь, как раньше, но обида за испорченную жизнь в ее словах
После развода с Олегом Дарья первое время практически не общалась с дочерью. Она так была поглощена новой любовью, что ей было совсем не до этого. Все проблемы юная девушка решала самостоятельно; иногда она, конечно, обращалась к отцу, но это были крайние случаи, потому как после развода Олег прилично сдал, ему хватало своих проблем — чаще Ксюша сама помогала ему. Потом отношения с матерью стали возобновляться и в итоге свелись к телефонным разговорам раз в два месяца и встрече на новогодних праздниках. Такой формат устраивал обеих. Если с Дарьей все было понятно, то Ксюша не стремилась к более плотному общению с матерью по двум причинам: во-первых, детский опыт оставил серьезные ожоги, во-вторых, Валентин ей был крайне неприятен: и своей мечтательностью, и своей глупостью, и своей беспардонностью. Да, он был точной копией ее матери, идеальная пара. Но ненавидела Ксюша только Валентина, потому что понимала, что ненавидеть мать она не имеет права. По крайней мере — пока.
Ксюша окончила университет и устроилась на работу: секретаршей в страховую компанию. Компания эта через пару лет разорилась, и Ксюша нашла себе место в рекламном агентстве. Там она познакомилась с ребятами, которым помогала пропиарить рок-клуб. После этого Ксюша загорелась идеей: сделать нечто похожее, открыть бар, в котором будет шуметь тяжелая музыка и продаваться самое лучшее пиво. Говорят, интеллект передается от матери. Если это и так, то в случае с Ксюшей что-то пошло не так. Она была гораздо умнее Дарьи Анатольевны, более того — работать она любила и хотела. Она составила бизнес-план и отправилась с ним в банк. Для дела ей, по расчетам, нужно было полтора миллиона. Одобрили ей только триста тысяч. Нельзя сказать, что она была «неблагонадежным клиентом», но на ней еще висела ипотека — за год до этого она приобрела заветную однушку, — поэтому банковские механизмы проявили осторожность в расчетах. Она попыталась найти компаньонов, но ничего не вышло: либо это было не интересно, либо в дело просто не верили. Это был тяжелый период. Осложнялся он еще и одиночеством. Ксюша была одна, мужчины у нее не было. Несколько неудачных попыток только укрепили ее веру в то, что мать была права по отношению к ней; детская болячка разрослась до внушительных комплексов. В общем, Ксюше пришлось отказаться от мечты. Возвращаться к ней с мыслью «когда я разбогатею» она не хотела, для нее это было болезненно. Да и вообще — ее всегда раздражали эти бесконечные разговоры матери.
Но смерть Валентина многое изменила. Дарья Анатольевна неожиданно вспомнила о дочери. А та — о своей мечте.
Дарья Анатольевна никогда не изменяла Валентину. И дело вовсе не в том, что настоящая любовь способна переделать человека. Точнее, на короткой дистанции это сработало: первое время ей не нужен был никто, кроме Валентина. Но потом… Дарья Анатольевна по-прежнему была привязана к нему, но это уже была не страсть. А страсть, как известно, в одиночку не уходит: она забирает с собой оргазмы.
Это стало самым серьезным испытанием для Дарьи Анатольевны.
В таких случаях раньше она начинала искать новую связь, но тогда она была моложе и привлекательнее. Тут случилось неприятное столкновение с новой реальностью. Она вдруг осознала, что за ней никто давно уже не ухаживал, никто даже не пытался просто затащить ее в постель. Никто.
А потом с Валентином случилась смерть, которую Дарья Анатольевна использовала как оправдание дальнейшего бесстыдства: я, мол, такое горе пережила, что теперь могу себе позволить все, что захочу, — никто не смеет меня осуждать. Да никто и не осуждал ее.
Просто раздражать она стала всех еще больше, чем раньше.
Дарья Анатольевна прибежала к дочери, спасаясь от одиночества. Она обнимала ее, плакала, благодарила за то, что та поддерживает ее, — хотя у Ксюши просто не было выбора: не прогонять же мать? Дарья Анатольевна стала захаживать к дочери почти каждый день. Слез становилось все меньше. Обычных разговоров о себе — все больше. Она болтала и болтала, болтала без умолку, болтала часами, не заботясь о личном времени дочери. Ксюша же по наивности своей жалела мать. Да, она уже не выглядела подавленной, но ведь времени-то прошло совсем мало, думала Ксюша, в одиночестве ей наверняка будет плохо.
При этом никаких иллюзий у взрослой дочери на счет матери не было. И какой бы нежной и заботливой Дарья Анатольевна сейчас ни пыталась выглядеть, как бы часто она ни строчила трогательные сообщения «любимой доченьке», в которых просила прощения за свои ошибки, Ксюша все понимала. Ей всегда было на меня насрать, думала она, когда мать, выпучив глава и набив рот колбасой, рассказывала очередную историю о себе. Кстати, о колбасе… Так как Дарья Анатольевна экономила по-прежнему на еде, то всегда просила Ксюшу, переступая порог, сделать ей бутерброды с сыром и колбасой, — уж больно вкусные они были. В какой-то момент Ксюша придумала ей прозвище: мать-дай-пожрать. В лицо она так ее, конечно, не называла, но в мыслях это прозвище сразу прилипло к образу матери. «О, мать-дай-пожрать», — думала она, когда видела входящий звонок или сообщение.