Лабиринты алхимии

Клещевич Ольга

Кроме основного порождающего принципа эйдетическая поэтика имела еще несколько весьма важных принципов, таких как риторичность, понимаемая как «подход к обобщению действительности» (С.С. Аверинцев), традиционализм как ориентация не на оригинальное и индивидуальное, а на типическое и повторяющееся. Ю.М. Лотман, называвший эйдетическую поэтику «эстетикой тождества», определил этот принцип как «игру, правила которой заданы до начала игры», когда достоинства произведения заключались в соблюдении правил (традиции) и следовании им. Но ориентация на традицию не подразумевала полный отказ от стремления к новизне: новое существовало внутри традиции [114] .

114

Там же. С. 299.

Цель автора алхимического трактата – не найти что-то новое, а максимально приблизиться к совершенству уже существующего канона. Именно поэтому автор ориентирован на традицию: с его точки зрения, образцы, эйдосы уже заданы, и в случае с алхимическими трактатами – непосредственно Богом. Поэтому задача автора алхимического трактата представляет собой максимально точное донесение этих образцов до своих читателей, исполнение роли искусного посредника. Репрезентация такого статуса автора заключается в том, что он «входит» в произведение

и как творец, и как некий «эстетический опосредованный субъект» с четко определенной целью.

Со стороны автора алхимического трактата, искусство его написания мыслилось ремесленной, проводимой по правилам (тэхнэ) деятельностью, подлежащей оценке согласно императиву мастерства (уровня практического владения правилами и степенью осознания предмета). Автор алхимического трактата – это мастер, исполнитель некоего жанрового задания. Показателем истинности выступает отношение: автор – материал; критерием истинности – каноническая «правильность» текста, отождествляемая с мастерством его создателя. Исполнение жанрового задания может варьироваться и совершенствоваться, но само оно исторической динамикой не обладает. Как мы уже отмечали, со ссылкой на К. д‘Иже, авторы алхимических трактатов «говорили об одной и той же вещи, использовали один и тот же язык и символы, разъясняли одни и те же приемы». Здесь наиболее ярко прослеживается посредническая роль герметического философа – медиума, посредника, связывающего читателя со внеличной творческой силой.

Обратимся к определению функций читателя алхимических трактатов, воспринимающей инстанции алхимического дискурса. В произведениях идеологических, а алхимические трактаты, несомненно, являются, в том числе, и идеологическими произведениями, позиция адресата является позицией миропонимания, уготованной не для каждого потенциального реципиента, а только подготовленного, хотя и с позиции разных степеней близости и осознанности. Вот как подчеркивает алхимическую позицию автора по отношению к читателям издатель в преамбуле к «153 Алхимическим афоризмам» Ф.М. Ван Гельмонта: «Принципиальная позиция автора заключается в том, чтобы не столько выявить или изложить свои собственные изобретения, сколько привести в порядок ценные Высказывания других, что он охотно и представляет на рассмотрение Суда и Оценки тех, кто более продвинулся в Искусстве, чем он сам. Несмотря на то, что мне известно, что именно это является целью Опыта Автора, тем не менее, я тороплюсь поскорее передать эту небольшую работу вам в несовершенном виде, чтобы вы взвесили ее и способствовали ее печати, потому что, возможно, более продвинутые Сыновья Искусства захотят помочь этой маленькой работе; а она, в свою очередь, прольет свет тем, кто ошибается и блуждает в темноте» [115] .

115

One hundred fifty three chymical aphorisms briefly containing whatsoever belongs to the chymical science / done by the labour and study of Eremita Suburbanus, printed in Latin at Amsterdam, Octob. 1687; to which are added some other phylosophic canons or rules pertaining to the hermetick science; made English and published у Chr. Packe; Helmont, Franciscus Mercu-rius van, 1614-1699., Packe, Christopher, fl. 1670-1711., Helmont, Jean Baptistevan,1577-1644. London: Printed for the author and are to be sold by W. Cooper and D. Newman, 1688.

Творя свою, алхимическую, реальность, автор-алхимик формирует определенные способы читательского восприятия мира. Освоение алхимической реальности «эмпирическим» читателем требует «духовной работы», предполагает с его стороны значительные ментальные усилия по превращению в истинного адресата – коллеги или ученика. Что необходимо адресату для восприятия посыла, содержащегося в алхимическом трактате? Состояние знания в алхимии достигается двумя путями, и первый из них – это откровение, а второй – посвящение. Эта декларация отметает всех тех, кого сами адепты обозначали как «профанов», и подчеркивает избранность людей, способных овладеть «королевским искусством».

Адресату алхимического трактата отводилась двоякая роль – с одной стороны, своеобразного эксперта, не уступающего, а то и превосходящего автора в знании тех правил, по которым строится алхимический текст. С другой стороны – роль неофита, обращаясь к которому автор не только демонстрирует доскональное знание материала, но и способствует прояснению традиционно неясных и трудных мест в работах своих предшественников. На этой основе жанр алхимического трактата можно определить как «научный» отчет о проделанной работе, с одной стороны – для утверждения автором своего статуса в сообществе тех, кому доступна Тайна, а с другой стороны – еще один опус в копилку учебников по исследованию этой Тайны для Искателей, находящихся на разных этапах пути. При этом следует подчеркнуть, что никакого определенного жанрового канона, в отличие от жанрового задания, для написания алхимических текстов не существовало. Это могли быть диалоги «Знатока» и «неофита» («Катехизис» Псевдо-Парацельса); сборники афоризмов («153 Алхимических афоризма» Ф.М. Ван Гельмонта); словарные статьи, составляющие «Алхимический Лексикон» Мартина Руланда-младшего; описания «алхимических ритуалов» («Алхимическая Месса» Мельхиора Цибиненского); конспекты трактатов выдающихся алхимиков прошлого («Выписки, сделанные Лацинием из произведений Арнольда де-Вила-Нова, в которых состав нашего камня изложен практически и четко»); изложение правил, или «канонов» («157 Алхимических Канонов» Ф.М. Ван Гельмонта) и многое другое, включая письма без конкретного адреса («Послание о философском огне» Иоанна Потания). Однако следует отметить, что, несмотря на такое разнообразие жанров, внутреннее тождество, позволяющее отнести все эти произведения к алхимическим трактатам, всегда сохраняется.

Рассмотрим, в чем оно заключается. Прежде всего – в специфическом функциональном стиле, родственном научному, – то есть в преобладании информативной функции, имеющей познавательный характер. Хотя нужно сделать поправку на то, что «стиль научной литературы в это время не обладал еще оформившейся гораздо позднее однородностью и цельностью научной речи. Как правило, работы (научные. – О.К.) представляют собой фотографическое описание, лишенное элементов обобщенности. Анализ явлений описывается с позиции сугубо личных ощущений автора, его переживаний» [116] .

116

Дианова Г.А. Язык алхимии (становление языка английской химической литературы XV-XVIII вв.). М., 1995. С. 24.

По мнению В.Л. Рабиновича, основа алхимической деятельности – это рецепт. По его словам, «рецепт есть неукоснительная форма деятельности. Рецептурный характер средневекового мышления – фундаментальная его особенность. Идея рецепта – это идея приема. Рецепт операционален. Он дробим на отдельные действия. Рецепт как регламент деятельности обращен на вещь. Рецепт Средневековья операционален, но и священен. В средневековом рецепте сливается индивидуальное и общее. Действия, назначенные ввести человека в состояние мистического воспарения, тоже оформляются рецептурно. Лишь мистика – недостижимый предел рецепта – принципиально внерецептурна. Загнать ее в жесткие пространства рецепта немыслимо. Это меловой круг, за который рецепту нет ходу» [117] . Однако если мы обратимся к значению слова «рецепт» не столько в его современном понимании, то есть в значении «письменное предписание лечащего врача для аптеки, заключающее указание, какие лекарства, в каком составе следует приготовить для больного и как их употреблять» [118] , а к исходному латинскому термину, классическому латинскому «receptum» – «принятое обязательство», «гарантия» [119] , мы сделаем вывод, что у алхимиков «рецепты» иного толка. Разумеется, ни о какой гарантии в деле получения Философского Камня речи быть не могло, и построчный анализ некоторых алхимических текстов, проведенный мной во Главе пятой, это подтверждает. А. Койре полагал, что такое положение дел было связано с характерным для той эпохи строем мышления, общей структурой мира «приблизительности». «Ей (алхимии. – О.К.) никогда не удавался точный эксперимент, но это происходило потому, что она к этому не стремилась. Описания алхимических операций не имеют ничего общего с формулами наших лабораторий: своей неточностью, приблизительностью и качественным характером они сродни поваренным рецептам. И дело тут отнюдь не в отсутствии материальных возможностей для выполнения необходимых измерений, ибо алхимик не пользовался ими даже тогда, когда они были у него под руками. Не термометра ему недоставало, а идеи, что теплота поддается точному измерению. И потому он довольствовался словами собственной речи: живой огонь, медленный огонь и т.д. – и не пользовался (или почти не пользовался) весами, притом, что такие существовали и, более того, были достаточно точными, например, у торговцев драгоценностями и ювелиров. Но именно поэтому алхимик не пользовался ими. В противном случае он был бы химиком» [120] . Однако дело, конечно, не в химии, а в том, что алхимики занимались совсем не тем, что поддается точному измерению, а главное – в этом измерении не нуждались, поскольку, как мы сделали вывод в предыдущем параграфе, занимались алхимики отнюдь не лабораторной химией. «Рецептурность» же в данном контексте наводит на мысль об одном из названий Великого Делания – «Веселая наука», то есть «гарантия» и «обязательство» выступают здесь в вывернутом наизнанку смысле – в рамках классического тропа «ирония». «Риторика понимает иронию как троп, где истинный смысл скрыт или противоречит (противопоставляется) смыслу явному» [121] . Разумеется, духовные практики не нуждаются в количественных измерениях происходящего с адептом. «Рецептурность» – это всего лишь прием из копилки отвлекающих от сути Опуса маневров.

117

Рабинович В.Л. Алхимия как феномен средневековой культуры. М., 1979. С. 44-46.

118

Черных П.Я. Историко-этимологический словарь современного русского языка. М., 1994. С. 114.

119

Там же.

120

Койре А. Очерки истории философской мысли. О влиянии философских концепций на развитие научных теорий. М., 2004. С. 115.

121

Дугин А.Г. Социология воображения. Введение в структурную социологию. М., 2010. С. 67.

Мы не станем вслед за Г.А. Бутузовым утверждать, что «герметика не может быть экзотерической по определению» [122] , и пойдем дальше, разбираясь в том, что же на самом деле скрыто в алхимических трактатах под завесой «эзотеризма». На наш взгляд, именно использование системы эйдетических образов включает у читателя то, что авторы алхимических трактатов называли Воображением (Imagination), и дает импульс для ориентации в нужном для понимания этих текстов направлении. К сожалению, в русском языке этому понятию нет аналога. Попытаемся в этом разобраться.

122

Бутузов Г.А. Некоторые особенности герметического языка // Алхимия и традиция. М., 2006. С. 78.

К.Г. Юнг писал в «Психологии и алхимии»: «Так как практическая химическая работа никогда не была свободна от бессознательных содержимых субъекта, находящих в ней свое выражение, она в то же время представляла собой психическую активность, которую лучше было бы сравнить с тем, что мы называем активным воображением. Этот метод позволяет нам овладеть тем же содержимым, которое проявляется и в снах. В обоих случаях процесс состоит в орошении сознательного разума бессознательным, и это так тесно связано с миром алхимических идей, что мы, возможно, убедимся, что алхимия имеет дело с теми же или очень подобными процессами, включенными в активное воображение и сны, т.е. в конечном счете, с процессом индивидуации» [123] . Против этих суждений можно выдвинуть несколько возражений. Во-первых, трудно себе представить сообщество людей, «бессознательное содержимое» которых было до такой степени общо и растянуто во времени, что в течение всей истории алхимии это сообщество выражало его одинаковым образом. То есть, говоря прямо: едва ли определенный круг не связанных друг с другом людей мог на протяжении веков воспроизводить один и тот же бред в одних и тех же образах. И, вероятно, прав Е.А. Беннет, считавший, что «алхимия, судя по всему, была естественным дополнением к большей части его (Юнга. – О.К.) собственной аналитической психологии» [124] . В большей степени Юнга занимала не сама алхимия как явление и традиция, а то, что в мистических традициях «божественный посредник оказывается чем-то внешним, в то время как человек становится фрагментарным и в своей сокровенной части незатронутым» [125] , и он неустанно трудился над тем, чтобы доказать внутреннее происхождение истоков символического языка алхимии.

123

Юнг К.Г. Психология и алхимия. М., 2008. С. 351-352.

124

Беннет Е.А. Что на самом деле сказал Юнг. М., 2009. С. 142.

125

Юнг К.Г. Указ. соч. С. 27.