Лабух
Шрифт:
С билетами тоже все не просто. Во время Гражданской войны их вообще не было. Беженцы от Белых или Красных, а также многочисленные спекулянты-мешочники буквально штурмом брали вагоны, всеми правдами и неправдами занимая места в купе, общих вагонах или даже тамбурах. В пути могло случиться все что угодно: налететь шайка очередного атамана, накрыть залп бронепоезда. В конце концов, просто кончиться топливо посреди заснеженного поля…
Но в 1921 году, когда наркомом путей сообщения стал Дзержинский, все изменилось. Введены тарифы на перевозку пассажиров и багажа и проезд понемногу стал
— Держи пять, братуха! — протянул мне крепкую лапищу попутчик — здоровяк в выглядывающей из ворота потрепанного бушлата тельняшке, по имени Вася. — Даст бог, еще свидимся!
— Обязательно!
— Погоди-ка, — остановил меня бывший матрос. — Как там начиналось?
Что же, мне для хорошего человека не жалко. Взяв в руки гитару, исполняю немного переделанный шлягер своего детства
— Едет поезд номер восемь Москва — Пятигорск
Я лежу на третьей полке и не морщу нос
В темноте вдруг замечаю чей-то чемодан
Сердце радостно забилось, что же будет там?! [3]
— Точно, — радостно осклабился Василий. — Теперь не забуду. — И помахав на прощание рукой вернулся в вагон, горланя во всю мощь своих легких.
— Гадом буду, не забуду этот паровоз! От Москвы до Пятигорска на карачках полз!
Кажется, еще одна песня ушла в народ…
Пятигорск мне понравился. Вокруг горы, прекрасная, несмотря на зимнее время, природа. На улицах масса колоритных личностей. Гордые кавказские джигиты в лохматых и не очень папахах соседствовали с простыми русскими мужичками в полушубках и треухах. Скромные горянки в платках с расфуфыренными по последней парижской моде нэпманшами. Ну и беспризорники, куда же без них. Приходилось слышать, что власть открывает все новые и новые детские дома, чтобы решить эту проблему, но до полной победы еще как до Китая пешком.
Что интересно, люди в основном общительные и отзывчивые. То ли дело в знаменитом кавказском гостеприимстве, то ли ещё в чем, но первый же человек, которого я спросил о дороге, не просто показал мне направление, но подробно объяснил каждый шаг, а потом на всякий случай еще и проводил до места!
Санаторий, в котором мне предстояло поправлять здоровье, был устроен на базе нескольких частных дач, конфискованных у прежних владельцев. Одна из них — самая большая, служила административным корпусом, в остальных устроены палаты для пациентов. Называлось это богоугодное заведение «Баксан».
— На что жалуетесь? — поинтересовался проводивший мой осмотр заведующий и одновременно главврач санатория доктор Владимир Митрофанович Семигин.
— На мировую контрреволюцию! — брякнул я, вызвав недоуменный взгляд эскулапа.
— А еще?
Спохватившись, перестал ерничать и сообщил медику обо всех своих проблемах. Главной из которых было недавнее ранение.
— Я смотрю, вы и прежде в переделках бывали, — нашел несколько отметин на теле Николая Семенова врач.
— Так это когда было!
— А в детстве чем болели?
На языке вертелась ветрянка и болезнь Боткина, но буквально чудом удалось сдержаться.
— Не припомню, — развел руками.
— Понятно. Я так понимаю, из армии вы демобилизованы?
— Так точно!
— Чем занимаетесь?
— Музыкой.
— Что, простите?
— Играю на гитаре и пою. Могу еще немного на фортепиано и баяне.
— Какие, однако, прелюбопытные умения у крестьян в Костромской губернии случаются!
— Так уж получилось.
— Продемонстрировать сможете? Тем паче, что инструмент у вас, как вижу, с собой…
А вот это мы завсегда, со всем нашим удовольствием! И раз уж передо мною врач, то и песня должна быть соответствующая
– Труд врача напряженно-тяжелый, отвечая за нас головой
Средь больных он не самый здоровый, средь здоровых он самый больной,
От профессора и до медбрата, нас должны все жалеть и любить
И поклявшися в том Гиппократу, нам не могут в ответ нахамить.
Хороший врач природы ученик, а путь познания тернист и долог
Но если окулист для вас глазник, но если окулист для вас глазник,
то кто тогда, простите, гинеколог?[4]
Внимательно слушавший меня доктор после первого куплета начал хихикать, а когда очередь дошла до проктолога, просто заржал аки конь.
— Это вы, сочинили, молодой человек? — кое-как успокоившись, спросил Семигин.
Я в ответ лишь скромно развел руки.
— Скажите, а вас не затруднит исполнить что-нибудь эдакое на одном маленьком мероприятии?
— Профессор, я полностью в вашем распоряжении!
Умение петь и играть на гитаре уже неоднократно помогало мне в жизни. Так случилось и на этот раз. Сначала я немного спел на небольшом междусобойчике, потом развлек больных в нашем заведении, а еще через несколько дней собрал полный зал в местном Клубе. Потом пришла очередь для ресторанов, которых в административном центре Терской губернии оказалось не так уж и мало.
С одной стороны, чем вам не гастроли? С другой…
Это был обычный вечер. Закончив с процедурами и испив из всех бюветов, я отправился в ресторан, с дореволюционных пор принадлежавший купцу Троякову, рядом с «Провалом». Да-да, речь о той самой достопримечательности, где Остап Бендер брал деньги с доверчивых туристов.
Сейчас, конечно, не сезон и посетителей не так много, но, как говорится, копейка рубль бережет. Главное, что в зале неплохая акустика и чудом спасшееся от печки фортепиано. Исполнив в очередной раз «Мурку», «Бублички» и прочий репертуар, я обратил внимание на одного странного гражданина. То, что это был именно «гражданин», а не «товарищ», стало понятно сразу.
Несмотря на снятый с какого-то офицера френч, военного он ничуть не напоминал. Судя по одежде, мелкий нэпман или разбогатевший приказчик. Но острый пронизывающий взгляд выдавал в нем человека совсем другой профессии. И что самое главное, мне как будто приходилось видеть его раньше. Более того, он меня тоже узнал. Дождавшись окончания выступления, незнакомец с ленцой подошел к эстраде и небрежно положил в гитарный футляр крупную купюру.