Латинская Америка. От конкистадоров до независимости
Шрифт:
Во второй половине XVIII в. в домах креольской знати, судей и чиновников, немногих еще представителей местной интеллигенции возникают библиотеки, где, помимо произведений испанских просветителей Фейхоо, Кампоманеса и Ховельяноса, можно было встретить «Древнюю историю» Роллена и «Историю Карла XII» Вольтера. В библиотеке полковника Хуана Висенте Боливара — отца будущего Освободителя — находились, в частности, такие книги, как «Ученые письма» и «Всеобщий критический театр» Фейхоо, «Экономический проект» ирландского мыслителя Бернарда Уорда, «О богатстве наций» Адама Смита, «Теория и практика торговли и мореплавания» Херонимо де Устариса, «Ньютонова философия» Сент-Гравсанда, «Естественная история» Бюффона и другие{164}.
Знакомство с передовой литературой
А между тем испанский просвещенный абсолютизм, по-новому расценивая место Венесуэлы в экономике колониальной империи, проводил некоторые преобразования, отражавшие возросшее значение этой страны. Венесуэла была выделена в отдельную политико-административную единицу — генерал-капитанство; здесь были учреждены интендантство и консуладо (торговая палата). И, наконец, в Каракасе в 1721 г. был основан университет «по образцу и с полномочиями университета Санто-Доминго»{166}, что должно было отвечать не только интересам церкви, но и потребностям колониальной администрации в грамотных чиновниках, судьях и т. д. В созданном почти на два века позднее университетов в Мехико и Лиме Каракасском университете отпрыски местной креольской аристократии изучали по преимуществу теологию, церковные каноны, философию, каноническое и гражданское право, латинскую грамматику и музыку. Лишь в 1763 г. на пожертвования граждан Каракаса в университете была учреждена кафедра медицины, где изучались начала гигиены, физиологии, патологии, терапии и паразитологии, доктрины Галена, Гиппократа и Авиценны. Помимо теоретических занятий, студенты-медики проводили четыре года практики в больницах. Обучение здесь велось «без анатомических моделей и таблиц, без учебников, что не обеспечивало глубины знаний»{167}.
Наиболее передовые профессора университета не раз предпринимали попытки приблизить систему преподавания к острым практическим вопросам, которые в тот период каждодневно ставила оживлявшаяся экономическая и общественная жизнь колонии. Так, ректор Хуан Агустин до ла Торре в 1790 г. просил у королевской администрации разрешения преподавать в университете математику. Восемью годами позже падре Андухар представил в консуладо проект введения академического изучения физики, ботаники, естественной истории, рисунка и агрономии, в чем ему было отказано.
В целом же университет в Каракасе не смог стать центром культурной жизни, распространения образованности. «Из-за своего догматического характера в религиозном смысле, ограниченного — в социальном и дискриминационного — в расовом революционные философские идеи в университете не могли распространяться. Университет представлял собой учреждение… служившее бастионом самого консервативного колониального мышления», — пишет венесуэльский историк{168}.
Мигель Хосе Санс, близко знакомый с положением дел в университете накануне провозглашения независимости, писал: «Представляется, что вся наука ограничивается латинской грамматикой, аристотелевой философией, установлениями Юстиниана… да теологией»{169}.
Стремление передовой части венесуэльского колониального общества к подлинно современному по тем временам образованию находило другие пути. Во второй половине XVIII в. в Венесуэлу, как и в другие колонии в Америке, проникает характерный для «века Просвещения» в Испании тезис о «полезных науках». Так, испанский просветитель Кабаррус
В Венесуэле первые шаги к организации изучения «полезных наук» связаны с именами наиболее образованных военных из испанских или из местных, так называемых «милиционных», войск. Начало изучения математики относится к 1760 г., когда полковник корпуса инженеров Николас де Кастро просил и получил разрешение у губернатора Каракаса на учреждение в своем доме «Академии геометрии и фортификации», где, правда, пополняли свое образование исключительно офицеры. Годом позже Мануэль Сентурион, капитан артиллерии из Ла-Гуайры, организовал «Военную академию математики». В 1808 г. в Каракасе появляется Инженерная школа, где ее основатель полковник Томас Мирес преподавал основы арифметики, алгебры, геометрии, топографии, гражданского строительства, черчения и картографии{171}.
И, наконец, в самый канун провозглашения независимости возникает Школа мореплавания в Ла-Гуайре. 14 июня 1811 г. «Газета де Каракас» (первое периодическое издание Венесуэлы) напечатала программу занятии школы, а через три дня — уведомление о том, что занятия в ней начнутся 1 июля под руководством лейтенанта флота дона Висенте Паррадо и дона Педро Мариа Иглесиас, которые будут обучать 26 молодых людей три часа утром и три часа днем{172}.
К XVIII в. относятся первые шаги венесуэльской литературы. Отсутствие печатного дела обусловило тот факт, что первые литературные произведения, появившиеся в Венесуэле, оставались в рукописях и местное общество знакомилось с ними на устраивавшихся в домах местной знати тертулиях, где, помимо музицирования, любительских спектаклей и других развлечений, происходили и литературные чтения. Среди первых литературных произведений венесуэльских авторов следует отметить историко-хроникальную «Историю завоевания и заселения провинции Венесуэла» X. Овьедо-и-Баньоса (1659–1738), анонимную поэму «Эпическая черта» (1743), повествующую об отражении атаки английского флота; описание страны в книге «Зрелище Каракаса и Венесуэлы» францисканского монаха Б. X. Терреро (1735–1802). Идеи Просвещения нашли отражение в сатире В. Салиаса «Война врачей» (начало XIX в.), в драме X. Д. Диаса «Инес», в стихах X. А. Монтенегро, в публицистике М. X. Санса.
Уже в начале XVIII в. в Венесуэле появляются мастера живописи, творчество которых формируется под влиянием испанских традиций и так называемой школы Боготы. В историю венесуэльского искусства вошли такие мастера, как Франсиско Хосе де Ларма-и-Вильегас, именуемый в документах эпохи «маэстро профессор искусства живописи», а также Хуан Педро Лопес, дед Андреса Бельо, зрелые работы которого относятся уже ко второй половине XVIII в. Искусствоведы ценят в многочисленных живописных полотнах Лопеса «грацию, тонкость, выразительность, изящество рисунка, изысканность композиции». Его влияние чувствовалось в работах современных ему мастеров не только Каракаса, но и других городов страны. Хуан Педро Лопес был известен также как скульптор и ювелир.
Возникновение значительных состояний у местных креолов-землевладельцев, которые в Венесуэле назывались «мантуанос», обусловило расцвет не только церковной, по и гражданской архитектуры. В Каракасе и Ла-Гуайре по их заказам строятся обширные особняки с богато украшенными в стиле барокко порталами, колоннами, арками, балконами. Посетивший Венесуэлу на рубеже XVIII–XIX вв. А. Гумбольдт писал: «Улицы в Каракасе широкие и прямые и пересекающиеся под прямым углом, как во всех городах, основанных испанцами в Америке. Дома большие и выше, чем им следовало бы быть в стране, подверженной землетрясениям. В 1800 г. площади Альта-Грасия и Сан-Франсиско имели весьма привлекательный вид»{173}.