Лавка
Шрифт:
— Сама не глухая, — сердито доносится с постели.
Ты яблоки назад возьми, / Уж больно кислые они. / Тра-ла, тра-ла, тра-ла.
Тут в горницу врываются парни. До того они собирались под навесом, посидели там, покурили, побалагурили, а теперь хотят подразнить бабье да прикинуть, какая кому сгодится для дружбы.
— Парни вошли, — комментирует Карлко у скважины.
— Наша-то с кем балакает? — пытает лежащая Рогенциха.
Ответа нет.
— Я тебе вроде спросила, ай нет?
Наконец из района замочной скважины поступает сообщение:
— Хайнко Матушкенов у ей вязанье из рук вырвал и половину петель распустил.
Довольная Рогенциха с постели:
— Стал быть, из их будет толк, из обоих.
— А мене плевать, — отвечает Карлко у скважины.
И в этот миг слышен звон стекла на дворе и повсюду, если судить по звуку, похоже, кто-то разбил стекла сразу и на кухне, и в кладовой, и по северной стене дома.
Парни и Карлко выскакивают.
Девушки остаются, втянув голову в плечи.
Парни обшаривают двор и сад, злоумышленника нигде не видать, но и окна тоже все целые.
— Не иначе, у вас нечисто, — говорит Финков Максе.
— А мож, это землетрясение, — говорит Карлко Рогенц и машет руками, он не хочет, чтобы про его дом пошла худая слава. Еще, того и гляди, скажут, будто у Рогенцев поселилась нечистая сила.
То ли нечистая, то ли землетрясение. Скептикам и рта не дают раскрыть: слишком многие были свидетелями происшествия. Одна звездочка подмигивает луне, в кустах хихикает бог-безобразник.
Черная Ханна снимает комнатенку в бараке для рабочих имения, на холме. Родители и братья ей мешают, говорит Ханна, Ханна не желает, чтоб ей мешали по вечерам.
Субботний вечер, и у Ханны еще горит свет; она ведет переговоры со старым Рако — это бывший надсмотрщик из шахты, теперь он на пенсии, весь тощий и страсть какой набожный. Деревенским женщинам Рако плачется, что нет ему жизни, как померла его жена, впору взять да удавиться.
Под окном на козлах стоят три ученика и глядят в щель между занавесками.
Тощий Рако — это вам не абы кто, других мужчин его возраста выставляют по старости,а он ушел на пензию.Черная Ханна может поторговаться, запросить подороже.
Невеста и женишок (так зовут у нас женихов) наконец сторговались, они начинают раздеваться и гасят свет.
Шушуканье и хихиканье под окном, и опять звон разбитого стекла, словно вдребезги разлетелись окна. И опять в Босдоме недозрелое землетрясение.
Но ученики не дают себе труда вовремя смыться, они — эта салага, эта мелюзга — подбирают свои дребезги, упустив из виду полнейшее бесстыдство Ханны. Ханна вылетает из дому в чем мать родила и хватает за шкирку двух инициаторов землетрясения:
— А ну, признавайтесь, не то я сволоку вас к жандарму.
Она отбирает у ребят дребезги и заставляет их платить выкуп.
Конец тайне землетрясений, а с ней и торговле дребезгами. Надо менять ассортимент. Счастье еще, что как раз в это время начинают бурно входить в моду очки с черной роговой оправой. В Гродке их уже надевают для прогулки, и люди, которые до сих пор считали свою металлическую оправу мерилом элегантности, оборачиваются и глядят вслед тем, кто носит очки в роговой оправе. Роговые очки и ботинки шимми! Мир явно идет ко дну на американский лад.
В каталоге фирмы Кроне и К°, Берлин, Юго-Западтакие очки представлены как очки а-ля Гарольд Ллойдс простыми стеклами.
Гарольд Ллойд — это комик из американского кино, он известен и в Германии, повсюду, где только есть кинотеатр. В местечке стеклодувов Дёбене кинотеатр есть, а посему ученикам стекольщиков известен Гарольд Ллойд и его очки. Лично я его знаю благодаря Модному журналу Фобаха для немецкой семьи.Справа — генерал-фельдмаршал фон Гинденбург на прогулке в парке своего имения Нойдек, слева — Гарольд Ллойд, американская кинозвезда, в фильме «Кавалер в царствии небесном». На снимке мы видим нашего доброго Гарольда при темных очках и в опасной для жизни ситуации: он висит на окне небоскреба. И само собой, Гарольд со своими трюками становится кумиром для учеников и для моего дяди Филе.
После войны Америка считается у нас законодательницей мод, образцом для подражания, и остается таковой, покуда все, что ни пришло из Америки, не провозглашают чужеродным.Тогда все становится арийским, во всех залах немецкие танцы и немецкие убийства, потом снова мировая война, после чего Америка снова делается законодательницей мод и образцом для подражания.
Гарольд Ллойд стал новой разновидностью комика, в интеллигентских очках. Мы знаем Чаплина, знаем Пата и Паташона, героев с улицы, на которых валятся всякие несчастья, а теперь, в эпоху знание — сила,несчастья должны валиться на интеллигента.
Очки а-ля Гарольд Ллойд незаменимы для каждого любителя кино, — стоит в каталоге фирмы. Я заказываю полдюжины и в первое же воскресенье после присылки распродаю их все и тем возлагаю на себя ответственность за появление в Босдоме на деревенском лугу шести пятнадцатилетних интеллигентов. Они стоят, глядят по сторонам и ждут, когда кто-нибудь признает в них Гарольда Ллойда, но босдомская беднота не ходит в дёбенское кино и не признает в стекольщиках молодых интеллигентов. Жаль, нет в Босдоме небоскреба, чтобы на стометровой высоте цепляться за карниз, после того как по присущей всем интеллигентам рассеянности человек выйдет в окно, приняв его за дверь. Ах, если бы ну хоть несколько автомобилей проехали по деревенскому шоссе и поддели бы кого-нибудь на радиатор, когда тот прогуливается по песчаным колеям, слишком углубившись в чтение газеты.
В силу всего вышеизложенного наши шесть интеллигентов ближе к вечеру отправляются в соседнюю деревню Гулитчу и там разгуливают по шоссе, но вид интеллигентских очков действует на нервы сынкам гулитчских богатеев. Впоследствии они станут храбрыми арийцами, и очки действуют на них как откровенная насмешка. Разгорается битва, из которой выходят невредимыми только одни ллойдовские очки; двое сломаны, еще двое конфискованы и больше в Босдоме не появятся.
Нагорканова Валли выдает меня Румпошу, я-де продаю ученикам стекольщиков усы, очки и всякую нечистую силу. Но Румпош слушает ее вполуха, его сейчас больше занимают скворцы. В хрестоматии написано: Скворцы — это милые пернатые вестники весны.Румпош учит нас читать милыесладким голосом. Сам же он смотрит на скворцов сквозь призму выгоды, для него они свистящие и галдящие исчадия птичьего мира, которые снова и снова неудержимо совершают налеты на его черешню. Он повесил на дерево юбку и блузку своей тещи Терезы Шульц, урожденной Шнеевайс, но скворцы, как выяснилось, тещ не боятся. Что ж ему остается? Только заряд дроби! Румпош идет к себе и возвращается с заряженной малокалиберкой, ставит ее подле себя, приказывает первому ученику следить за скворцами, садится на первую парту и, откинувшись на стену, давит спиной зазевавшуюся муху. За плечами у него бурная ночь, стало быть, мы должны рассказывать, что слышно новенького. Новостей явно недостает для того, чтобы поддерживать Румпоша в состоянии ровной дремоты, и если где-нибудь на свете есть школы чувствительных душ либо светлых умов, то у нас в Босдоме процветает школа лжецов.