Легенды и сказы лесной стороны
Шрифт:
ца Аксена укрывался. Пока он там от боярской не-
милости хоронился, ханский баскак его жену за Суру-
реку увез. Не одному Семке так «вольготно» в то до-
брое время на Руси жилось. Земля-кулига у боярина,
жена в неволе у басурмана. Старое время — доброе
время.
Куда осиротевшему смерду податься? Не жить
ему своим гнездом на горном берегу, а гулять по всей
Волге-реке, а лютой зимой в глухих лесных зимницах
отсиживаться. Для
лила быть и кормилицей, и родной матерью. Не на-
прасно прозвали Волгу матушкой.
Играет волной матушка Волга, в неведому даль
спешит. Не отстает от нее время безжалостное, новиз-
ну открывает, старое прахом заносит, снегами засы-
лает. Вот и про Семку Смерда, что с боярином на-
смерть поразмолвился, затихла молва. А уснула ли
в непокорном сердце лютая ненависть к грабителю
боярину и насильнику баскаку, о том догадывайся.
Казалось людям городовым и посадским, что мо-
лодецкая вольница и людом прибывала и повадками
с каждым днем смелела. Иные молодцы не только в
посады, средь бела дня за городской вал-огородь за-
ходили и бояр да торговых людей тормошили. Тряс-
ли, как по выбору: кто перед ханами и баскаками
угодничал, того не обходили. Нижегородские княжи-
чи, сыновья Борисовы, и те стали опасаться. По но-
чам вокруг подворья двойную стражу выставляли и
в ворота никого не впускали.
Потом молва дошла о новом атамане разбойной
вольницы, что сверху по Волге спустился с ватагой
удальцов смелых и безжалостных. На бояр да на бо-
гатых татар налетал коршуном, баржу-посудину ос-
танавливал, грозным голосом «сарынь» кричал. И
страшно стало боярам да баскакам и по Волге плыть,
и посуху ходить. Только за зимними морозами при-
шли покой да тишина за городьбу Новгорода земли
низовской.
По зиме перед масленицей пришла на боярский
двор девка краса, тихая такая, в разговоре умная, си-
ротой назвалась и к боярину Квашне в стряпухи на-
нялась. И на другой же день такими-то блинами бо-
ярскую семью накормила, и полбяными, и гречушны-
ми, каких Зотей Квашня отродясь не едал. Ну, блины-
то блинами, да не только из-за них боярин начал к
стряпухе наведываться. Все на ее красу-породу лю-
бовался и где такая уродилась, дивовался. И по речи,
и по ухваткам ее догадывался, что не холопье отродье
ему блины печет. «Эх, с такой-то милашкой, чай, и
старость бы погодила!»
В последнее утро масленицы к боярской стряпухе
черноризник незваный ввалился. В рясе да скуфейке
монашеской, с посохом и сумой для подаяния. Девка-
краса в тот час как раз блины пекла, боярина под-
жидая. А чернец свой посох в угол поставил, тяже-
лый кистень из-под рясы достал и на стену повесил.
И по-хозяйски за стол уселся. Только успела стряпу-
ха чернецу пару блинков подать, как сам боярин вва-
лился. Молодка, не будь проста, с него шубу-охабень
сняла и на крюк поверх кистеня повесила. И за стол
хозяина усаживает:
— Не гнушайся монахом, боярин, он из божьих
людей, вот поест блинков и уйдет восвояси!
А боярин монаха глазами так насквозь и простре-
ливает :
— Это что тут за навозный жук за чужим столом
сидит? Где-то видал я тебя. Не из Печерской ли оби-
тели?
— Как меня не видать. Передом всей братии »
соборе стою, когда «Отче наш» пою! Хожу вот, бро-
жу, на обитель подаяние прошу, грешных людей на
путь наставляю!
Вот подала молодуха к блинам братину браги-ме-
довухи, сестит и монаха и хозяина. Приложился
Квашня к братине, пососал, но не осилил и полови*
ны. После него чернец к братине потянулся:
Что боярин не осилит,
То монаху по плечу!
И осушил братину до донышка. После того как
другую посудину опорожнили, боярин перед молоди-
цей похваляться начал:
— Вот я знатный какой! Пока здесь бражничаю,
под окном дюжина стрельцов стерегут, мою бороду
берегут! А монаху пора и честь знать. Поел, попил —
и проваливай!
В ответ усмехнулся чернец:
— После блинов да медовухи не ссорятся, а пес-
ни поют. Давай-ка, боярин, подтягивай:
Эх, как по Волге по реке
Молодец плыл в челноке!..
— Что не подстаешь? Про атамана Позолоту пес-
ня сложена!
Зазорно было боярину к разбойничьей песне под-
ставать, пьяному монаху подпевать. Сердиться начал,
грозился охрану позвать. Но не сдавался чернориз-
ник, не унимался:
— Ладно, не хочешь песни петь, так загадки от-
гадывай. По-доброму уйду, коли угадаешь одну:
— Висит шуба на стене, а что под шубой на рем-
не?..
Покосился боярин на свою шубу-охабень, а ска-
зать нечего. Знай на блины налегает, что молодка
ему подкидывает. А озорной монах не унимается: