Лето ночи

Симмонс Дэн

Харлен изумленно глянул на нее: ведь он не произнес ни слова.

Вы прекрасно понимаете, что я имею в виду. Эти двое… налетчиков ворвались сюда и взяли на себя смелость читать мне нотации, объяснять, как мне следует воспитывать собственного ребенка. «Преступное пренебрежение», – сказал он.

Голос матери дрожал. Она замолчала, чтобы зажечь сигарету, и Харлен заметил, что руки у нее дрожат так же сильно. Мать помахала в воздухе спичкой, выдохнула дым и выпрямилась, забарабанив острыми, ярко накрашенными ногтями по столу. Харлен не мог отвести взгляд от полукружия помады на мундштуке сигареты. Эти следы помады

на окурках, разбросанных по всему дому, он ненавидел больше всего. Они доводили его до сумасшествия, хотя он понятия не имел почему.

– В конце концов, – продолжила она, совладав с голосом, – тебе уже одиннадцать лет. Почти взрослый молодой человек. Между прочим, когда мне было одиннадцать, я нянчилась с тремя младшими в доме и еще работала по вечерам в забегаловке в Принсвилле.

Харлен кивнул. Эту историю он уже знал наизусть.

Мать затянулась и отвернулась от него, пальцы продолжали выстукивать бешеное стаккато, сигарета воинственно подрагивала, зажатая между пальцами левой руки, как обычно держат женщины.

– Какие идиоты.

Харлен вылил томатный суп в тарелку, нашел ложку и стал размешивать его, давая остыть.

– Ма, они пришли сюда только из-за той сумасшедшей старухи у нас в доме. Они беспокоились, что она вернется.

Мать не обернулась. Ее спина выражала то же молчаливое возмущение, как это бывало при стычках с отцом. Он попробовал суп: еще слишком горячий.

– Правда, ма, – снова начал Харлен. – Они не имели в виду ничего такого. Они просто…

– Не надо объяснять мне, что именно они имели в виду, Джеймс Харлен, – оборвала она его, наконец обернувшись: одна рука поддерживает другую, устремленную вертикально вверх. – Я понимаю оскорбление, когда слышу его. Вот чего они не понимают, так это того, что тебе только показалось, будто ты кого-то там увидел. Это они не понимают, что доктор Арми-тадж из больницы сказал, что у тебя очень серьезное ранение головы… геми… гемо…

– Гематома мозговой оболочки, – договорил за нее Харлен. Теперь суп был достаточно холодным.

Очень серьезная контузия, – закончила она. – И доктор Армитадж предупредил меня, что, возможно, у тебя будут… как их там?… да, галлюцинации. Ведь ты видел не кого-то знакомого? Не кого-то реального?

«В мире полно реальных людей, которых я не знаю», – хотел было ответить Харлен, но не стал обострять ситуацию: на сегодня, пожалуй, достаточно. Не-а, – сказал он.

Мать кивнула, как будто поставила точку. Докурив сигарету, она обернулась к окну кухни.

– Хотела бы я знать, где были эти высокочтимые джентльмены, когда я проводила в больнице двадцать четыре часа в сутки рядом с твоей кроватью, – пробормотала она.

Харлен сосредоточился на супе. Затем направился было к холодильнику, но там стояла единственная упаковка молока, которая хранилась с незапамятных времен, и он не имел ни малейшего желания открывать ее. Мальчик налил в стакан воды из-под крана.

– Ты права, мама. Но я очень рад видеть тебя дома. Внезапное движение спины подсказало ему, что эту тему

лучше не затрагивать.

– Ты не собираешься заглянуть в салон к Адель, чтобы уложить волосы? – предпочел спросить он.

Если я отправлюсь туда, ты, наверное, вызовешь этого копа, чтобы подтвердить, что я плохая мать.

В ее голосе звучал сарказм, которого Харлен не слышал со дня отъезда

отца. Дым колыхался в воздухе вокруг ее темных волос и теперь в солнечном свете казался жемчужным нимбом.

– Мама, – заговорил Харлеи. – Сейчас светло. Днем я не боюсь ничего. Она не вернется в такое время.

В действительности он был полностью уверен в правильности только первого утверждения. Второе было ложью. Третье… этого он и сам не знал.

Мама коснулась пальцами волос, затушила сигарету в раковине.

– Хорошо. Я вернусь примерно через час, может, чуть больше. Ты знаешь телефон салона Ад ели?

– Ага.

Он ополоснул тарелку под краном и поставил на сушилку. Машина громко протарахтела по направлению к Депо-стрит. Харлеи выждал еще пару минут: мама часто забывала что-нибудь и в спешке возвращалась, но, когда убедился, что она все-таки уехала, медленно направился наверх, в ее комнату. Сердце у него билось как сумасшедшее.

В то утро, пока мама еще спала, он застирал простыни и наволочку в ванне и бросил их в стиральную машину, а пижаму сунул в мешок с мусором, стоявший сбоку гаража. В жизни он не будет спать в ней.

А сейчас он выдвигал ящики маминого гардероба, шарил под шелковым бельем, испытывая при этом такое же волнение, какое испытал, в первый раз притащив домой один из этих журналов. В комнате было душно. Блики солнечного света лежали на смятых простынях и одеяле, в воздухе стоял тяжелый и густой запах ее духов. Скомканные воскресные газеты валялись на кровати там, где она их оставила.

Пистолета в ящиках не было. Харлеи заглянул в тумбочку рядом с кроватью, отбросив в сторону пустые пачки из-под сигарет. Кольца, сломанные шариковые авторучки, спички из различных ночных клубов, клочки бумаги и салфеток с нацарапанными на них мужскими именами, механический массажер.

Пистолета не было.

Харлеи присел на кровать и оглядел комнату. Шкаф, забитый ее платьями, туфлями и всяким барахлом… подождет. Он подтянул к себе стул, чтобы достать до верхней полки и пошарить за старыми шляпными коробками и мятыми свитерами. Встал на него, вытянул руку. Внезапно его пальцы ощутили холод металла. Он потянул это к себе и увидел старую, в металлической рамке фотографию. Смеющееся лицо отца, одной рукой он обнимает маму, а другой надутого четырехлетнего карапуза, в котором Харлеи с трудом мог узнать самого себя. У парня не хватало одного из передних зубов, но ему и дела до этого не было. Все трое стояли перед столиком, мальчик узнал парк в центре города. Может, это было перед бесплатным сеансом?

Он бросил фотографию на кровать и провел рукой под старым свитером. Изогнутая рукоятка. Металлический ствол.

Харлен сжал это рукой, стараясь не прикоснуться пальцем к курку. Странно тяжелый для своей величины. Металлические детали выполнены из вороненой стали, ствол на удивление короткий, не больше двух дюймов. Рукоятка сделана из дерева и отполирована. Очень смахивает на тот игрушечный пистолет тридцать восьмого калибра, которым Харлен играл год или два назад. Значит, можно предположить, что это вправду тридцать восьмой калибр. Как там назвал его отец, когда показывал матери? Потрошитель? Только Харлен не был уверен, почему именно Потрошитель. Потому что пистолет очень мал и его надо носить на животе, у потрохов, или потому что с его помощью потрошат жертву.