Летучий корабль

rain_dog

И все эти мысли копятся во мне — вроде и ничего серьезного, а в то же время как будто какая-то влажная блеклая муть заполняет мне душу. И от нее холодно и неуютно. И все это прорывается как-то странно и неожиданно, как это и бывает обычно — непонятно с чего. Но так, что остановиться невозможно, а потом, когда оглядываешься назад, в ужасе думаешь: Что я делаю?

Северус, действительно, возвращается вечером в пятницу — немного чужой, непривычный, словно привез Лондон в карманах своего пальто. Раздевается, бросает в спальне довольно объемную сумку.

– Разбирай, — говорит он мне, — там почти все для тебя.

Он исчезает в ванной. И я распаковываю сумку — он любит покупать мне вещи, и он никогда не ошибается. Я как раз заканчиваю раскладывать

на кровати свитера и рубашки, приобретенные лордом Довиллем для меня в Лондоне, когда он оказывается сзади, быстро, порывисто целует меня в шею и чуть слышно выдыхает:

– Я так соскучился по тебе…, — а его ладони уже скользят по моей груди, обдавая жаром.

А вот на следующий день мы отправляемся в театр. Мне немного стыдно признаться, но в мои двадцать четыре года я ухитрился ни разу не побывать в оперном театре, мне казалось, я вряд ли пойму что-нибудь из действия, на протяжении которого никто ничего не говорит, а только поет. Поэтому лорд-пират выбирает для моего приобщения к высокому искусству нечто вполне доступное — мы идем на «Травиату». «По крайней мере, есть шанс, что тебе понравится музыка», — говорит он, когда мы тем вечером садимся в машину. А мне нравится все: и суета в фойе, и программки с кратким содержанием того, что предстоит увидеть, и музыка, которая подхватывает меня уже в самом начале увертюры и не отпускает до самого конца, да так, что я украдкой утираю слезы. Но в этом коктейле счастья оказывается капля яда, я понимаю это не сразу — лишь тогда, когда отравленная игла добирается до самого сердца. Пока я следил за действием, я время от времени бросал взгляд на бегущую строку на экране, установленном над сценой, где каждый желающий мог увидеть, о чем же именно поют в данный момент. «Если даже твоя любовь не вернула меня к жизни….»

Если даже твоя любовь не вернула меня к жизни… Мы едем домой, Северус о чем-то спрашивает, я отвечаю невпопад. Если даже твоя любовь… Я не маг, я урод рядом с ним, и я всегда таким останусь. Что бы они не говорили — моя магия не вернется. Любовник-маггл… Ничего из себя не представляющий… Ничто. Недоросль двадцати четырех лет отроду, не знающий, что с собой делать.

– Северус, останови машину!

Он тормозит, видимо, решив, что мне не по себе. Я распахиваю дверь, делаю несколько шагов по тротуару. Он тоже вышел из машины и недоуменно смотрит на меня. Я оборачиваюсь к нему и говорю, быстро и твердо, чтобы не передумать:

– Северус, отпусти меня. Я ничто рядом с тобой. Обуза. Ты будешь таскать меня за собой, пока тебе не надоест. Я никогда не стану таким, как прежде.

Он мгновенно оказывается рядом со мной, его железные пальцы впиваются мне в запястье, оставляя синяки даже сквозь рубашку. И он бросает меня обратно на сидение, как паршивого котенка, в ту же секунду блокируя двери.

– Я никого не отпускаю, Поттер, разве ты забыл?

И машина тотчас же срывается с места. Пока мы идем к дому, он крепко держит меня чуть выше локтя, втаскивает в дом, толкает на диван в гостиной, даже не дав раздеться.

– В чем дело? — чуть ли не рычит он, и в его глазах гнев, какого я не видел уже давно. — Чего тебе не хватает? Я люблю тебя, тебе хорошо со мной. Что тебе нужно?

– Северус, прости, я не хотел тебя обидеть. Разве ты не понимаешь? Ты маг, ты мог бы вернуться в Лондон — там все были бы только счастливы. Ты мог бы вновь стать министром. Даже если и нет…Со мной ты даже не можешь выбраться ни в одно из своих имений. Потому что ты сидишь здесь, со мной. Я, как ярмо, у тебя на шее. Зачем? Чем раньше это прекратить, тем лучше. Магия… она не возвращается… Она не вернется, Северус…

И я понимаю, что у меня нет больше сил говорить. Он куда-то выходит. Но тут же возвращается, держа в руках два бокала и внушительных размеров бутылку виски, которую он ставит на столик передо мной. Я удивленно смотрю на него, конечно, мы могли выпить вместе, но на этот раз он явно настроен меня напоить.

– Рассказывай, — почти приказывает он, снимая пальто и садясь

рядом со мной на диван.

– Что рассказывать?

– Все.

– Но я же тебе все объяснил.

– Ни черта ты мне не объяснил. Все выкладывай.

– Что все?

– Можешь начать с самого рождения.

Я понимаю, что на этот раз отвертеться мне не удастся, так что разматываю шарф, выбираюсь из рукавов пальто, откладывая его в сторону — а в моей руке уже оказывается бокал, наполненный чуть ли не до половины.

– Ты же и так знаешь все о моей жизни, — я делаю последнюю попытку увильнуть от допроса.

– Да, так что мог бы составить краткую справку для энциклопедии. Я ничего не знаю о твоей жизни, Гарри. Я не знаю, почему ты не можешь принимать любовь, и это при том, что на это способен даже такой закоренелый мерзавец, как я. Я не знаю, почему в твоей жизни есть только две крайности — геройство или убожество, и ничего посередине. Почему, если ты не совершаешь подвиг, ты идешь протирать столы в кафе. Я ничего об этом не знаю, так что ты расскажешь мне все прямо сейчас.

– А виски развяжет мне язык?

– Думаю да. Приступай.

И я приступаю, подчиняясь его напору. Сначала слова складываются как-то с трудом, они односложны и одномерны, в них мало от моего детства в чулане, от моей горькой детской зависти к тем, кто был любим. Но постепенно у меня получается лучше, видимо, это виски делает свое дело, так что я рассказываю лорду Довиллю всю историю моей нелюбви, нет, не моей, историю мира, так и не полюбившего нелепого героя, хотя тот вроде бы был готов на все, чтобы его хотя бы терпели рядом. Пират не перебивает меня, кажется, даже ни разу не переспрашивает, только бокал, зажатый в моих пальцах, никогда не остается пустым. И, захлебываясь пьяными слезами, я говорю ему про игрушки, которые были у Дадли, но которых никогда не было у меня, про соседскую собаку, которую мне так ни разу и не разрешили погладить, про вишенки, которые на моих глазах выковыривал из торта Дадли. Про школу, где я не понимал, чем вообще могу заслужить хоть чью-то дружбу, про пиратский остров…Про то, как он сам выплеснул вино мне в лицо. И не помню, как наступает утро.

* * *

Вместо утра наступает какой-то неправильный день, потому что я просыпаюсь на диване в гостиной, укрытый пледом, совершенно один, но это даже и лучше, потому что у меня ужасающе болит голова — я не могу представить себе, как камень, колдовским образом оказавшийся у меня на плечах, можно оторвать от подушки. А как только я вспоминаю все, что этому предшествовало, я вообще понимаю, что жить дальше сегодня не готов. Он опять выпотрошил мою голову, на этот раз без всякой легилименции, добрался до самых потайных уголков, до чуланов, населенных пауками и страхами. Заставил меня самого все рассказать… И оставил мне на столике стакан воды и растворимую шипучую маггловскую таблетку от похмелья. И сам куда-то ушел, бросив меня барахтаться в одиночестве моего кошмарного пробуждения.

Когда маггловское снадобье все же помогает мне оторвать голову от помятой горячей подушки, я плетусь в душ, что-то на себя надеваю и выхожу на улицу, даже не завернув на кухню. И просто иду вперед, куда-то сворачиваю, забываю открыть зонт, так как дождь не кажется мне слишком сильным. Я рассказал ему всего себя, так что теперь я абсолютно пуст, у меня больше ничего нет — душа покинула меня вместе со словами. Стены домов, намокшие от дождя, выглядят темными, лишая город присущей ему щегольской легкости, вода собирается в желобки по краям мостовой, и я просто иду вслед бегущему ручейку сквозь сгущающиеся сумерки, пока не оказываюсь у строения с высокими шпилями, внутри которого теплится мерцающий свет свечей. Я вхожу в собор, в этот час перед началом службы заполненный прихожанами, сажусь на краешек длинной деревянной скамьи и прикрываю глаза. А потом откуда-то, будто из самой толщи каменных стен, приходит музыка, плывет в воздухе, такая густая и осязаемая, что ее можно пить. И слова, что приходят вослед, кажется мне исторгнутыми самим собором: