Лейтенант Рэймидж
Шрифт:
Им повезло, что море было спокойным: задуй ветер с запада или с юга — местрале либеччо или сирокко, например, и мощный прибой не позволил бы совершить высадку на пляже или войти в устье реки. То же самое можно сказать и в отношении отплытия: задуй любой из названных ветров, что часто случается совершенно внезапно, и они окажутся запертыми на берегу на несколько дней и пропустят рандеву с фрегатом у Джильо.
— Глубина, Джексон?
— Две сажени, сэр.
До берега оставалось совсем немного. Обычно на борту корабля или шлюпки звуки кажутся резкими и четкими, не искажаясь эхом от зданий и деревьев, но теперь к поскрипыванию досок гички и шуму моря примешивался
Темно-зеленые сосны: аромат их бил в ноздри с такой же силой, как пороховой дым, и был таким же незабываемым. Удивительно, как обоняние, даже в большей степени, чем зрение или слух, способно пробуждать воспоминания. Что лучше всего запомнилось ему за годы пребывания в Тоскане? Ну разумеется: сосны, лиственницы и цикады. А еще облака белой пыли, стелящейся за каретами, да высокие кипарисы с заостренными верхушками. Выстроившись в ряд на склоне холма, они напоминают абордажные пики в стойке. Ему припомнился разительный контраст между темной зеленью сосен и кипарисов, чьи мощные ветви не смел потревожить ветер, и серебристо-зеленой россыпью листьев оливы, которые казались слишком юными, слишком трепетными, чтобы расти на этих скрюченных искореженных стволах. А еще он вспомнил светло-коричневых быков с огромными горбами, таких больших и добрых, и в его воображении всплыла картина, как они пашут, всегда запряженные парой, настолько привычные тянуть одновременно, что никогда не разворачивают плуг. Припомнилась и бедность местных крестьян — контадини, чья жизнь мало отличалась от жизни рабов, которых ему приходилось видеть на плантациях в Вест-Индии, а может быть, была даже хуже, потому что владелец плантации, заплативший за раба несколько фунтов, был заинтересован поддерживать в нем жизнь, в то время как судьба свободных тосканских крестьян, плодящихся и гибнущих подобно мухам, мало заботила владельцев латифундий…
— Еще промер, Джексон!
— Полторы сажени, сэр.
Через несколько минут, подумал Рэймидж, они вступят на землю Тосканы. Впрочем, Тоскана ли это? Или анклав неаполитанского короля простирается на юг до этих мест? Эта Италия — настоящее лоскутное одеяло: около дюжины независимых маленьких королевств, княжеств, герцогств и республик, каждое завидует другому, внутри же полно интриг и коварства, где для политиков более привычным средством решения проблем оказывается кинжал наемного убийцы, чем голосование в совете. Они с давних пор усвоили истину, что отточенная сталь убеждает лучше, чем отточенная логика.
— Джексон, глубина?
— Сажень, сэр.
Да, теперь уже можно различить пляж: в лунном свете видны барашки волн, торопящихся к берегу и растекающихся на песке. Вокруг слышался несмолкающий зуд — это полчища комаров — настоящий бич этих мест — слетелись на пиршество. Оставалось только надеяться, что никто из его людей не подхватит малярию, являвшуюся неотъемлемой частью жизни здесь, на болотах Мареммы — узкой равнины, тянувшейся до самого Рима и далее.
— Пять футов, сэр.
Мелело быстро, и до пляжа оставалось, видимо, не более пятидесяти ярдов. Цикады давали обычный ночной концерт, звучавший как тиканье миллионов часов, время от времени контрапунктом в него врывалось резкое кваканье лягушки, словно жалующейся на засилье насекомых. Вдали на берегу слышалось грозное хрюканье — это дикий кабан искал себе пропитание под сенью сосен и пробковых дубов.
Где же эта проклятая Башня? Узкая полоска пляжа просматривалась прекрасно, можно было различить и находящиеся за ней дюны, по вершинам которых темным кантом вились заросли можжевельника и горных роз, а также ковер растений,
«Мальчик мой, — сказала ему мать, когда он был еще совсем юным, — когда-нибудь ты вернешься сюда, и к тому времени станешь взрослым, достаточно взрослым для того, чтобы понять и судить эту страну». Теперь это время пришло. Конечно, суждения его матери принадлежали женщине, относящейся к семье, в течение многих веков пользовавшейся властью и влиянием, и имевшей друзей среди представителей лучших родов Италии, которые были убеждены, что эти полусумасшедшие побочные отпрыски Габсбургов и Бурбонов, дегенераты и выскочки, узурпировали их власть и попирают их законные права. А хлынувшая вслед за ними в страну испанская и австрийская знать получает владения, которые по праву должны принадлежать итальянцам. Бывало, что их земли короли жаловали родственникам своих фавориток. Что еще хуже, им приходилось видеть, как их имения или владения церкви попадали в лапы папских князьков — этих незаконнорожденных отпрысков, прижитых папами в нарушение священного обета безбрачия, которые росчерком пера «святейшего» отца наделялись огромными поместьями. Знать, рожденная в преступной похоти и богатеющая благодаря коррупции.
Впрочем, эти мысли не имеют отношения к делу — они лишь отзвук, эхо суждений его матери, которые она часто, и в довольно резкой форме высказывала. Он не брался судить, справедливы они или нет, однако его мать и леди Роддем, ее подруга, славились своими смелыми передовыми взглядами, за что их недруги приклеили им ярлык «республиканок».
К черту передовые взгляды, скомандовал себе Рэймидж, как далеко мы сейчас от Башни? И вдруг совсем рядом, бледно мерцая в свете луны, перед ним обрисовался мощный квадрат солидной каменной кладки, наполовину скрытый за песчаными дюнами. Как же он не замечал его раньше? Рэймидж понял, что искал что-то темное, скрытое в тени, не принимая в расчет, какой эффект может дать свет луны. Проклятье! Если на вершине башни у французов находится хотя бы полусонный часовой и пара орудий…
Он повернул румпель, взяв курс на юг, параллельно берегу. Сейчас они были крайне уязвимы, даже для пистолетного выстрела, так что лейтенант спешил разыскать устье реки, чтобы без промедления укрыться в нем. И вдруг Рэймидж увидел короткую широкую полосу, пересекавшую пляж. Она напоминала серебристый ковер, расстеленный на песке — это была река в отражении лунного света. Не теряя ни секунды, он направил шлюпку к ней.
— Джексон, глубина? — воскликнул он, умеряя голос.
— Сажень, сэр… пять футов, четыре… четыре…
Проклятье, мелеет слишком быстро…
— Продолжайте промеры!
— Четыре фута… четыре… три…
Черт, они вот-вот коснутся дна, а до берега еще добрых тридцать ярдов — далеко, чтобы тащить шлюпку. Рэймидж видел, что Джексон орудует лотом, как мальчишка, ловящий рыбу с мола — забрасывать его не было ни места, ни времени.
— Четыре фута… четыре…пять…четыре… пять… сажень, сэр.
Рэймидж вздохнул с облегчением — им удалось перевалить через песчаную отмель, идущую вдоль пляжа. Еще ярдов двадцать, и они войдут в устье реки, которое, казалось, становилось уже по мере приближения к нему. Учитывая песчаный характер берега, вход в реку наверняка перегорожен банкой.
— Четыре фута, сэр… Три фута…
Вот и устье.
— Три фута… три фута, сэр.
Оставшиеся несколько ярдов шлюпку можно провести на руках. Он почти уже отдал морякам приказ спрыгнуть за борта гички, когда вспомнил об опасных riccio — колючих морских ежах, похожих на темно-коричневую скорлупу каштанового ореха, иглы которых, вонзившись в кожу, образовывают нарывы, если их немедленно не удалить. На песке они встречаются редко, но здесь полно камней, которые могут быть буквально облеплены этими созданиями.