Литературные воспоминания
Шрифт:
эти долгие промежутки она предназначена занимать, питать и поддерживать умы, которые без нее обречены были бы на праздность или на повторение старых
образцов и преданий». Желать возникновения беллетристики, не придавая ей
значения последнего судьи всех современных задач — значило для него только
желать обмена идей и сбора необходимого материала для разрешения этих задач
уже путем науки и творчества, когда наступит их время. Зачатки такой
беллетристики Белинский усмотрел именно
художнического значения, но ставя его высоко как произведение умного, наблюдательного и развитого человека [238]. По тем же поводам и первые
произведения другого писателя, Д. В. Григоровича, выступившего в 1846 с
повестью «Деревня», за которой последовала другая, «Антон Горемыка», — обе
возбудившие множество толков — встречены были чрезвычайно сочувственно
нашим критиком. Он увидал в них начало эры талантливых разоблачений и
ловкой проверки жизненных явлений из сельского нашего быта, важность
которых была теперь несомненна для него.
Какую скромную роль ни отводил еще Белинский беллетристике вообще в
литературе, но ходатайство за нее и предъявление ею прав на внимание
показались еще многим ересью. Ново и дико было то, что критик признавал
учителями общества уже не одни гениальные или очень крупные таланты, как
прежде, а и всю безымянную массу литераторов и деятелей, разработывающих
вопросы жизни и времени по мере сил своих и понимания. Первая, усмотревшая
новое направление Белинского, была, конечно, очень чуткая к видоизменениям
его мысли славянофильская партия. Она объявляла все учение о беллетристике
прославлением публичной «болтовни», принижением серьезных тружеников в
пользу «горланов». Мне самому приходилось слышать от некоторых — и не
200
безвестных — лиц этой партии замечание, что поставление беллетристики на
одну доску с поэтическим трудом похоже на оскорбление «святого духа».
Московским умеренным западникам новая пропаганда Белинского не
показалась ни очень новой, ни такой страшной для дела образования: они знали
участие беллетристики в создании общего умственного строя современной
Европы. Притом же внутри круга жило убеждение, что нападки врагов
Белинского порождены просто недоразумением, у многих даже и сознательным, ибо преследователем художественности, чистого творчества и серьезного труда
нельзя было его и представить себе. И они были правы, как доказал восторг
Белинского при появлении в том же 1845 году, еще в рукописи, «Бедных людей»
Достоевского, которых он считал на первых порах замечательным
художническим произведением [239].
XXIX
В
утренних писательских работ, я со двора дома увидел его у окна гостиной с
большой тетрадью в руках и со всеми признаками волнения на лице. Он тоже
заметил меня и прокричал: «Идите скорее, сообщу новость...» «Вот от этой самой
рукописи,— продолжал он, поздоровавшись со мною,— которую вы видите, не
могу оторваться второй день. Это — роман начинающего таланта: каков этот
господин с виду и каков объем его мысли — еще не знаю, а роман открывает
такие тайны жизни и характеров на Руси, которые до него и не снились никому.
Подумайте, это первая попытка у нас социального романа и сделанная притом
так, как делают обыкновенно художники, то есть не подозревая и сами, что у них
выходит. Дело тут простое: нашлись добродушные чудаки, которые полагают, что
любить весь мир есть необычайная приятность и обязанность для каждого
человека. Они ничего и понять не могут, когда колесо жизни со всеми ее
порядками, наехав на них, дробит им молча члены и кости. Вот и все,— а какая
драма, какие типы! Да я и забыл вам сказать, что художника зовут Достоевский, а
образцы его мотивов представлю сейчас». И Белинский принялся с необычайным
пафосом читать места, наиболее поразившие его, сообщая им еще большую
окраску своей интонацией и нервной передачей. Так встретил он первое
произведение нашего романиста [240].
И этим еще не кончилось. Белинский хотел сделать для молодого автора то, что он делал уже для многих других, как, например, для Кольцова и Некрасова, то
есть высвободить его талант от резонерских наклонностей и сообщить ему
сильные, так сказать, нервы и мускулы, которые помогли бы овладевать
предметами прямо, сразу, не надрываясь в попытках, но тут критик встретил уже
решительный отпор. В доме же Белинского прочитан был новым писателем и
второй его рассказ: «Двойник»; [241] это—сенсационное изображение лица, существование которого проходит между двумя мирами — реальным и
фантастическим, не оставляя ему возможности окончательно пристроиться ни к
одному из них. Белинскому нравился и этот рассказ по силе и полноте разработки
оригинально странной темы, но мне, присутствовавшему тоже на этом чтении, 201
показалось, что критик имеет еще заднюю мысль, которую не считает нужным
высказать тотчас же. Он беспрестанно обращал внимание Достоевского на
необходимость набить руку, что называется, в литературном деле, приобрести
способность легкой передачи своих мыслей, освободиться от затруднений