Литературные воспоминания
Шрифт:
овладеет им и уже не уступит его никакой другой, хотя фактических поводов для
такого пророчества пока еще и не представлялось ниоткуда. Но я тогда не знал, что Герцен просто старается нажить себе второе духовное отечество, так как
первое уже лишилось своей притягательной силы и существовало только как
повод к сожалению, дружескому участию и великодушному предложению
посильных услуг, если потребуются.
Известно, что незадолго до отъезда за границу Герцен потерял отца и
получил
человеком. Рамки, в которых заключено было до того его московское
существование, раздвинулись, но показались ему еще теснее, стеснительнее, чем
прежде; с увеличением материальных средств поднялись и окрылились желания, а
желания и стремления у этого в высшей степени сангвинического характера
находились в уровень с его образованием и мыслию. Притом же для Герцена
наступала та пора жизни, когда человек испытывает обыкновенно мучительную
потребность самой напряженной деятельности (ему шел 35-й год); но простора
для деятельности в той форме и тех размерах, какие ему были нужны, он, конечно, найти не мог. Оставалось убивать весь избыток накопившейся энергии в
пустом мозговом одушевлении, в шуме дружеских собраний, в поддержании или
опровержении более или менее дельных тезисов на вечерах и по обедам; но, во-
первых, это не могло продолжаться долго, а во-вторых, скоро оказалось, что и по
этой тропинке уже нельзя было двигаться. Центры прежних собраний распались, дружеские интимные сходки не удавались более. Последним особенно повредил
переворот в материальном быте Герцена и сравнительно богатая обстановка его
дома, явившаяся, конечно, без всякого преднамерения у новых хозяев. Не было
увлечения, составлявшего букет подобных сходок в прежнее время, когда они
возникали на общих издержках, требовали некоторого пожертвования, вызывали
хлопоты и хозяйские соображения. Герцен рассказывал, что появление какого-
нибудь серебряного подноса или канделябра к его новом хозяйстве поражало как
бы немотой его друзей: искренность и веселие пропало, как только повстречались
с готовым комфортом. Он относил это явление к той капле демократической
зависти, которая живет в сердцах даже самых лучших людей; [290] но такое
изъяснение мне казалось всегда несправедливостию: тут было сожаление об
утерянных условиях прежнего скромного образа жизни. Когда уже оказалось
почти невозможным собрать под одну кровлю близких людей без того, чтобы не
229
увидать признаков измененных отношений с ними, и когда скоро оказалось (о чем
сейчас будем говорить), что они уже расходятся и в понимании предметов — что
оставалось делать? Умственные интересы московской и вообще русской среды
были исследованы
переворочены на все лады. Серьезной работы, в которую можно было бы уйти и
запереться от мира, не обреталось вовсе, а потому оставалось, конечно, только
тушить поедающий огонь деятельности чем ни попало. А между тем почти обок
существовала, в форме западного мира, просторная арена для бесконтрольного
удовлетворения всех умственных потребностей, но доступ к ней был невозможен
по особенному положению Герцена в отечестве. Много усилий употребил он, чтоб разорвать эту цепь, связывающую его движения, и, вероятно, не успел бы, если бы В. А. Жуковский не принял участия в его судьбе и не помог ему
достигнуть цели [291].
Не менее любопытна и душевная история, пережитая в эту же пору женою
Герцена. И ей, как и мужу ее, страшно надоела дисциплина, которую ввел и
неуклонно поддерживал тогдашний идеализм между друзьями. Наблюдение за
собой, отметание в сторону как опасного элемента некоторых побуждений сердца
и натуры, неустанное хождение по одному ритуалу долга, обязанностей, возвышенных мыслей, — все это походило на строгий монашеский искус [292].
Как всякий искус он имел свою чарующую и обаятельную силу сначала, но
становился нестерпимым при продолжительности. Любопытно, что первым
поднявшим знамя бунта против проповеди о нравственной выдержке и об
ограничении свободы отдаваться личным физическим и умственным
поползновениям был 0гарев. Он и привил к обоим своим друзьям, Герцену и его
жене (особенно к последней), воззрение на право каждого располагать собой, не
придерживаясь никакому кодексу установленных правил, столь же условных и
стеснительных в официальной морали, как и в приватной, какую заводят иногда
дружеские кружки для своего обихода. Нет сомнения, что воззрение 0гарева
имело аристократическую подкладку, давая развитым людям с обеспеченным
состоянием возможность спокойно и сознательно пренебрегать теми
нравственными стеснениями, какие проповедываются людьми, не знавшими
отроду обаяний и наслаждений полной материальной и умственной
независимости. В основе его лежало еще и уважение к физиологическим
требованиям лица, которые всего менее признавались демократическими умами, искавшими установить общие правила и начала даже и для органических и
психических отличий человека. Оно пришло по вкусу тогдашнему Герцену, выбитому из обыденной колеи московского дружеского существования, и это
обстоятельство, вместе с сохранившейся нежностью к товарищу своего детства, объясняет то высокое мнение об 0гареве, которое не раз выражал Герцен, называя