Литературные воспоминания
Шрифт:
находится никакого следа. Он уже боялся прямого, непосредственного
философствования и не хотел к нему возвращаться после своих старых опытов на
этом поприще [316].
В тесной связи с настроением Белинского находится уже его призыв,
обращенный к художественной русской литературе и беллетристике — принять за
конечную цель своих трудов служение общественным интересам, ходатайство за
низшие, обездоленные классы общества. Призыв находится в последней, предсмертной
напечатанной в «Современнике» 1848: «Взгляд на русскую литературу 1847
года». Обозрение это составляет как бы мост. перекинутый автором от своего
поколения к другому — новому, приближение которого Белинский чувствовал
уже и по задачам, какие стали возникать в умах. Не раз и в старое время
Белинский высказывал те же мысли — о необходимости ввода в литературу
мотивов общественного характера и значения как способа сообщить ей ту степень
дельности и серьезности, с помощью которых она может еще расширить
принадлежащую ей роль первостепенного агента культуры. Теперь критик уже
наклонен был требовать от литературы исключительного занятия предметами
социального значения и содержания и смотреть на них как на единственную ее
цель. Разница в постановке вопроса была туг немаловажная, и объясняется она, кроме всего другого, еще и состоянием умов, новыми реформаторскими
веяниями, обнаружившимися в обществе. Тогда именно крестьянский вопрос
пытался впервые выйти у нас на свет из тайных пожеланий и секретного
канцелярского его обсуждения: составлялись полуофициальные комитеты из
благонамеренных лиц, считавшихся сторонниками эмансипации, принимались и
поощрялись проекты лучшего разрешения вопроса, допускались, под
покровительством министерства имуществ, экономические исследования, обнаружившие несостоятельность обязательного труда и проч. Все это движение, как известно, продержалось недолго, обессиленное сначала тайным
противодействием потревоженных интересов, прикрывшихся знаменем
консерватизма, а затем окончательно смолкшее род вихрем 1848, налетевшим на
него с берегов Сены, который опустошал преимущественно у нас зачатки благих
предначертаний [317]. Но до этой непредвиденной катастрофы, казалось, наступила благоприятная минута указать, что все истинно великие литературы
древнего и нового мира никогда не имели других целей, кроме тех целей, какие
поставляет себе и общество в стремлениях к лучшему умственному и
материальному самоустройству. Это именно и сделал Белинский во «Взгляде на
250
литературу 1847 года», причем если из речи, которую повел он тогда, устранить
оценку произведений
быть названа предтечей и первообразом всех последующих речей в том же духе и
направлении, сказанных десять лет спустя, за исключением только одной черты
ее, резко отделяющей и Белинского и его эпоху от наступившего за ними
времени. Черта образовалась из особенного понимания самых условий искусства, хотя бы и с политической окраской.
С достоверностию можно сказать, что, когда Белинский писал свою статью, перед глазами его мелькали соображения отчасти и практического характера.
Изящная литература могла пособить, так сказать, родам давно ожидаемой
крестьянской реформы. Как ни упорно держались слухи о признанной
необходимости ее в официальных кругах, никто не говорил о ней прямо в печати.
Множество соображений мешали реформе спуститься на площадь и принять
единственный путь, ведущий к осуществлению ее,— путь всенародных толков.
Из этих мешающих соображений наиболее веское было следующее: ни одно
самое умеренное и сдержанное слово, ни одно самое хладнокровное и
бесстрастное исследование, которые захотели бы говорить о поводах к изменению
крепостничества,— этой коренной основы русской жизни,— не могли бы
обойтись без характеристики темных сторон, ею порожденных и оправдывающих
посягновения на ее существование и заведенные ею порядки. Избежать горькой
необходимости — осуждать прошлые времена и вместе сохранить в целости идею
реформы, их отрицающую,— вот что составляло трудную дилемму, на
разрешение которой уходила бесплодно вся энергия нововводителей и которая
постоянно держала их на почве осторожных внушений и намеков, не
обязывающих к немедленному принятию решения. Литература романов,
повестей, так называемая изящная литература вообще, могла сослужить при этом
большую службу. Она не обязана была знать о существовании затруднений и
опасений по делу реформенной пропаганды, а прямо и смело начать ее от своего
имени. Обманывая глаза своим притворным равнодушием к политическим
вопросам, занимаясь, по-видимому, самым ничтожным делом приискания тем и
драматических сюжетов для развлечения публики, литература эта могла войти
потаенной дверью в самую среду вопросов, изъятых из ее ведения, что уже и
делала не раз. «Записки охотника», «Записки доктора Крупова», «Бедные люди»
Достоевского, а наконец мелодраматический «Антон Горемыка» и «Деревня» уже
показали, как произведения чистой фантазии становятся трактатами по