Литературные воспоминания
Шрифт:
по крайней мере наносит им неисцелимые раны только творческим талант, так как
один он может собрать миллионы безобразных случайностей, пробегающих через
жизнь, в цельную поразительную картину, и один он способен выделить из
тысячи лиц, более или менее возбуждающих наше негодование, полный тип, в
котором они все отразятся. Нет надобности повторять здесь то, что он говорил по
этому поводу, но необходимо отметить и удержать в памяти основу его
литературно-политической теории.
создание художнических типов указывает положительными и отрицательными
сторонами своими дорогу, по которой идет развитие общества, и ту, по которой
оно должно бы идти в будущем. Это убеждение оставило и ясные следы в статье
критика «Взгляд на русскую литературу 1847», где его всякий и может найти.
Я уже сказал, что эта статья была тем последним звеном в развитии одного
периода нашей литературы, к которому примкнули и за которое цеплялись первые
звенья нового, последующего ее направления. Перерыва тут не было, как его, кажется, не было ни в одну из эпох русской истории, но характеры явлений
обозначались на первых порах значительными отступлениями и несходствами.
Через 10 лет после смерти Белинского из его теорий изящного принято было
учение об общественных целях искусства, а все добавочные положения к его
учению оставлены были в стороне.
Новое поколение, уже успевшее пережить грозный промежуток времени с
1848—1856, принялось за дело исследования форм русской жизни, недостатков ее
и отсталых порядков, как только оказалась возможность говорить людям о самих
себе [319]. Наступил период обличений. Понятно, что поколение взялось за это
дело с теми орудиями производства, какие состояли у него готовыми налицо, и не
имело причины ожидать прибытия щегольского и топкого оружия (les armes cle luxe) искусства для начатия своей работы. С течением времени руки привыкли так
к простым орудиям беллетристической фабрикации, что многие, даже очень
даровитые судьи дела стали уже сомневаться в пользе водворения более
253
усовершенствованных инструментов производства, имевших еще и ту невыгоду, что не всякий умел с ними обращаться и заработывать ими свой хлеб. Надо было
приучаться жить без творчгства, изобретательности, поэзии — и это делалось при
существовании и полной деятельности таких художников, как Островский, Гончаров, Достоевский, Писемский, Тургенев, Лев Толстой и Некрасов, которые
продолжали напоминать о них публике всеми своими произведениями!
Критика пришла на помощь озадаченной публике. Известно, что вслед за
первыми проблесками оживившейся литературной деятельности, наступила у нас
эпоха регламентации убеждений, мнений и направлений, спутавшихся в долгий
период застоя. Русский литературный мир еще помнит,
талантом и знанием целей своих производилась эта работа приведения идей и
понятий в порядок и к одному знаменателю. На помощь к ней призваны были
исторические и политические науки, философские и этические теории. Всем
старым знаменам и лозунгам, под которыми люди привыкли собираться,
противопоставлялись другие и новые, но при этом постоянно оказывалось, что
всего менее поддавалось регламентации именно искусство, бывшее всегда, по
самой природе своей, наименее послушным учеником теорий. Подчинить его и
сделать верным слугой одного господствующего направления удавалось только
строгим религиозным системам, да и то не вполне, так как нельзя было вполне
победить его наклонности менять свои пути, развлекать внимание капризными
ходами, смеяться над школой и выдумывать свои собственные решения вопросов.
Оно составляло именно дисгармонический элемент в период, следовавший за
Белинским. Оставить за ним привилегию существовать особняком, на всей своей
воле, в то время, когда всем предлагался общий и обязательный труд в одном духе
и за одним практическим делом,—значило рисковать встретить искусство
поперек дороги и против себя. Строгая дисциплина критики для разбора и
соответственной оценки тех из художников, которые приняли ее программу, и
тех, которые ей не подчинились,—становилась необходимостию. Как ни строга
была эта дисциплина, введенная критикой, но помешать обществу увлекаться
неузаконенными образцами творчества она не могла. Тогда и явилось решение
отодвинуть искусство вообще на задний план, пояснить происхождение его
законов и любимых приемов немощью мысли, еще не окрепшей до способности
понимать и излагать прямо и просто смысл жизненных явлений. Круг занятий, снисходительно предоставленных чистому художеству, намечен был с
необычайной скупостию. Ему предоставлялась именно передача мимолетных
сердечных движений, капризов воображения, нервных ощущений, оттенков и
красок физической природы — всего, что лежит вне науки и точного
исследования. Все остальные претензии искусства на деятельную роль в развитии
общества были устранены, серьезные темы изъяты из его ведения и разложены на
соответствующие им отделы философии, научной критики, специальных
исследований.
Мыслящее общество тщательно ограждалось от влияния того самого агента, который успешнее всего приготовляет душу человека для принятия семян как
гражданских, так и всяких других идеалов. По временам, конечно, еще возникали
протесты против этой несправедливости к искусству и раздавались голоса, 254