Литературные воспоминания
Шрифт:
власть была их, то нам бы пришлось жариться где-нибудь на лобном месте»,—
записал Герцен в дневнике 20 ноября 1844 г. (Герцен, т. II, стр. 390).
[198] В действительности отрицательное отношение Белинского к
сборникам «харьковскому», «архангельскому» и другим объяснялось тем, что в
них не было ничего «местного», а печатались те же непризнанные столичные
«гении» — Бенедиктов, Кукольник, Шевырев и др.; кроме того, все эти сборники, помимо «провинциальности», отличались, как
или националистической тенденцией. См., например, рецензии Белинского на
«харьковский сборник» «Молодик», издаваемый И. Бецким (Белинский, т. VII, стр. 87—92, т. VIII, стр. 105—111).
[199] Вопрос об отношении Белинского к славянству значительно сложнее, чем это представляется Анненкову, который попросту приписал критику
западническую точку зрения, а потом зачислил его на этом основании (см. ниже) в разряд доктринеров-централиазаторов типа Б. Чичерина. Белинский
действительно резко отрицательно относился к панславистскому движению, но не
потому, что боялся «возвышения племенного творчества» за счет «европейского
образования», как пишет Анненков, а потому, что отлично понимал реакционный
характер этого движения, возбуждаемого идеологами так называемой
официальной народности (М. Погодин), славянофилами (Хомяков и др.) и
поддерживаемого в правительственных сферах. По справедливому мнению
Белинского, панславистская пропаганда, раздуваемая крепостниками и
418
реакционерами, отвлекала внимание от бедственного положения народа в России, от разрешения насущных «национальных» вопросов и ничего хорошего не сулила
угнетенным народам. Этим объясняются некоторые его резкие оценки тех
явлений, которые подчас не заслуживали такой резкости. Выступая против
панславизма, Белинский вместе с тем сочувствовал национально-
освободительным движениям славян (см. в письмах Белинского отзыв о
Мицкевиче, о польском революционере Мерославском, его гневные обличения
усмирителей Польши — Белинский, т. XI, стр. 576, т. XII, стр. 402).
[200] См. об этом в заключительной части статьи Белинского «Объяснение
на объяснение по поводу поэмы Гоголя «Мертвые души» (1842).
[201] Судя по нумерации, дальше должны были следовать гл. XXI и XXII, очевидно выяснявшие то, что «происходило вокруг имени Гоголя», то есть
говорившие о гоголевском направлении, так как в конце гл. XX сделан лишь
приступ к этому.
[202] Тоже нежинский товарищ Гоголя, пробивавшийся в литераторы с
большими усилиями и посещавший для того разные литературные круги. (Прим.
П.В. Анненкова.)
[203] Данное письмо Гоголя является ответом на единственное дошедшее
до нас письмо Анненкова к Гоголю от 11 мая 1843 г., напечатанное
Гоголь. Материалы и исследования», I, стр. 127. Письмо Анненкова было
адресовано в Рим, где Гоголя уже не было, почему в его письме и значится, что
художник Иванов переслал ему петербургский адрес Анненкова и сообщил о
готовности последнего выполнять поручения Гоголя. Начало и заключительная
часть письма приводятся с незначительными отклонениями (см. Гоголь, т. XII, стр. 251—256).
[204] Под «московской партией» подразумевается круг славянофилов вкупе
с М. Погодиным и С. Шевыревым.
[205] Анненков приводит это письмо Гоголя, опустив его деловое начало и
заменив ряд слов другими: слово «тьмит» словом «темнит», «присовокупите» —
«присоедините», «оставим yтo» — «.оставлю yтo». Курсив принадлежит Гоголю
(Гоголь, т. XII, стр. 297—299).
[206] В 1847 г. Анненков получил не одно, а четыре письма от Гоголя из
Остенде: от 12 августа н. ст., от 31 августа н. ст., от 7 сентября н. ст. и от 20
сентября н. ст. (см. Гоголь, т. XIII). Гоголь знал, что Анненков в дружеских
отношениях с Белинским, Герценом, Тургеневым, и его письма проникнуты
интересом к этим людям, олицетворявшим уже новую, мало знакомую ему
Россию.
[207] Анненков цитирует середину письма Гоголя из Москвы Н. Я.
Прокоповичу от 29 марта, по-видимому, 1850 г., так как в 1848 г. Гоголь не был в
Москве. Курсив принадлежит Анненкову (см. Гоголь, т. XIV, стр. 174).
[208] По свидетельству современников, к середине сороковых годов
влияние «Отечественных записок» во главе с Белинским настолько возросло, а
его разоблачения славянофильского учения действовали так неотразимо, что это
вызвало тревогу в славянофильском лагере. До 1845 г. славянофилы не имели
своего прямого печатного органа. С конца 1844 г. они решили приспособить для
419
этой цели «Москвитянин», который на определенных условиях и перешел в их
руки с января 1845 г. Что «Москвитянин» новой редакции был задуман как орган, вокруг которого должны сплотиться все не согласные с Белинским, доказывается
тем, что к участию в журнале, используя недовольство московских западников
«крайностями» Белинского, предполагалось привлечь Герцена и Грановского, не
говоря уже о Корше. Сплочению этих разнородных сил должно было
способствовать и выдвижение в качестве редактора И. В. Киреевского, слывшего
среди славянофилов и западников «эклектиком» (Герцен). О переменах в
редакции были осведомлены находившиеся за границей Гоголь и Жуковский. «Я
рад, между прочим, тому,— писал Гоголь 26 декабря н. ст. 1844 г.,— что