Ливонская война
Шрифт:
Симеон Касаевич и старший Темрюк рассказывали царю, что войско литовское всё сидит по крепостям и высунуться боится, не то чтобы на помощь Полоцку выступить. Темрюк хвалился, что дошёл чуть ли не до самого Вильно и нигде его не остановили, только уже под самым городом столкнулся с литовской конницей, но, когда он повернул назад, литовцы не погнались за ним.
Ивана это известие очень порадовало: выходило, что и в Вильно у литовцев не очень много войска, и Радзивилл не сможет подать помощь Полоцку, всецело доверив его судьбе и ратному искусству воеводы Довойны.
Довойна был умным, хитрым
Только благодаря заступничеству и просьбам митрополита Макария спасли свои головы Ростовские, измытаренные поначалу в кремлёвских застенках, а после отправленные в ссылку. А Довойна больше уже не решался снаряжаться с посольством в Москву. Теперь ему вдвойне нужно было стоять за город, страшась не только немилости своего короля, но, пожалуй, ещё больше — злопамятства русского царя.
К девятому дню положение осаждённых стало почти безнадёжным. Острог был сильно разрушен: в стене было больше брешей, чем целых мест, главная башня рухнула, не выдержав прямого боя стенного наряда, другие башни тоже сильно пострадали… Великая полоцкая стена была сбита на целых сто саженей, и, хотя литовцы успели за ночь насыпать на этом месте насыпь, наставить туры и заборолы, всё это не смогло бы сдержать приступа русской рати. Но и в таком отчаянном положении Довойна не хотел сдаваться. Он предпринял последнюю попытку удержать город…
Утром девятого дня на Софии, перекрывая пушечный грохот, забили колокола. С дозорных вышек и осадных башен, приткнутых к самой острожной стене, стали кричать, что литовцы забивают людишек в детинец и сами запаливают посад. Довойна, видя, что острога и посада ему больше не удержать, решил сжечь посад и засесть в детинце, который был укреплён помощней острога и в котором он надеялся отсидеться до наступления весны. Весна заставила бы русских уйти из-под города: вскрывшиеся реки, половодье, слякоть и бездорожье не позволили бы продолжать осаду.
Алексей Басманов сам вылез на дозорную вышку… Подожжённый литовцами с трёх сторон посад охватывало огнём, люди толпами бежали в детинец. Вся площадь перед детинцем и вокруг него запрудилась людом. Даже сквозь грохот ста пятидесяти пушек слышен был панический вой этого громадного скопища людей.
Басманов, поначалу собравшийся ехать к царю — посоветоваться, отказался от своего намерения и решил действовать самовольно. Призвав к себе московских стрелецких голов, он приказал им отобрать из своих приборов самых смелых стрельцов и ворваться с ними на посад через сбитую стену и проломы, воспользовавшись смятением в городе.
Когда стрельцы кинулись в проломы, огонь уже охватил весь посад. Дувший из-за Двины ветер был горяч, ярко-красные вихры пламени вздымались в небо, окрашивая его во все цвета побежалости, грязный, тяжёлый
Басманов перенёс огонь своих пушек вправо, чтоб не побить стрельцов, кинувшихся на приступ, и велел приготовиться ещё трём сотням ратников. Ратники засели перед самым рвом за турами, ждали… Предводивший их воевода Зайцев томительно и напряжённо всматривался в густую завесу дыма, заслонившую дальнюю угловую башню, на которой должен был появиться условный знак, если бы стрельцам удалось захватить эту часть острога.
Из-за дыма прекратил стрельбу Серебряный, через некоторое время смолкли пушки и у Морозова. Палили только Шуйский и Горенский, но вскоре замолчали пушки и у Шуйского, только Горенский, которому дым не мешал, не унимался: нечастые, хлёсткие, как выщелк бича, выстрелы его пушек чередовались с заунывными взгудами колоколов на Софии.
Басманов на слух определил, что Горенский бьёт по детинцу, и, не дожидаясь условного знака, повелел: Зайцеву идти на стену.
Только ратники Зайцева скрылись в еле видимых от дыма проломах стены, как на угловой башне взвился полковой стяг московских стрельцов.
— Левое крыло острога за нами, — сказал Басманов полковым воеводам и тысяцким, собравшимся в эту решительную минуту вокруг него. — Теперь немедля на Великую стену! По ней — к водовзводной башне! Захватить её и начинать с нашей стороны тушить пожар. Иначе к детинцу нам не пробиться!
Воеводы и тысяцкие кинулись исполнять его наказ. К царю Басманов послал гонца, и вскоре из царского стана прискакал радостный Федька. Обнялся с отцом, поцеловался, отторочил от седла нашлемник с рысьей головой, надел его отцу на шлем:
— Цесарь жалует тебя!
10
К концу дня полоцкий острог был взят, но буйствующий на посаде огонь не позволил стрельцам прорваться к детинцу, и воеводе Довойне удалось увести за его стены всё своё войско и затвориться, изготовившись к дальнейшей осаде. Большая же часть полочан, не успевши забиться в детинец, спасаясь и от бушевавшего огня, и от ядер, побежала в русский стан. Были среди них и русские, и литовцы, и поляки… Царь велел принимать их не как пленников, а как спасённых из плена и не смешивать с теми пленными, которых пригнали с собой татары и черкесы. Целую ночь копились они в русском стане… Утром, когда стали им выдавать корм, оказалось, что их набралось больше десяти тысяч.
Глава девятая
1
Засевший в детинце Довойна продержался только четыре дня, да и то благодаря лишь польским рейтарам, дважды отбившим русский приступ, а один раз даже решившимся на вылазку под предводительством своего ротмистра Верхлинского, знаменитого шляхтича, с которым русским воеводам приходилось сталкиваться ещё в Ливонии, где он воевал со своими рейтарами на стороне ливонского магистра Кетлера.