Loving Longest 2
Шрифт:
— Значит… — Элеммакил присел на корточки и стал помогать Эдельхарну собирать рассыпавшиеся грибы и ягоды, — значит, Эол надеялся усыпить своего сына, ускользнуть из дворца и увезти Маэглина домой?! А дома он должен был бы забыть о своей матери, о Тургоне и о Гондолине — если бы Эол не захотел вернуть ему память…
— И всем было бы лучше, — мрачно сказал Келегорм.
— Но… — Элеммакил замер, — но как он рассчитывал выбраться оттуда? Я бы не… Ох! Какой же я идиот! Я же был там, во дворце, я был там, когда Эол сказал — «это земля тэлери, это вы приносите сюда войну и непокой». Конечно же, Эол знал, где есть выход из долины!
— Думаю, так и было, — согласился Эдельхарн, — но я-то этой дороги не знал. Пробрался туда за Аредэль и Маэглином, — из-за их приезда поднялась большая суматоха, — а выйти обратно уже не смог. Я смог достать Аредэль из её гробницы ночью, после казни Эола; к утру она очнулась. Она считает, что я её дядя: я так сказал ей. Вернуться домой мы не могли, так что я увёл её в горы вокруг долины и мы поселились там в пещере. Потом я увидел, как в горах блуждает её сын; я пошёл за ним и увидел выход из долины. Тогда мы с ней покинули окрестности Гондолина и ушли в лес.
— Но Эдельхарн… — сказал Келегорм. — Почему ты ничего не сказал Тургону? Почему ты не сказал хотя бы Маэглину, что его мать жива?!
— А зачем? — Эдельхарн вскочил. Хотя Келегорм был если не выше, то, по крайней мере, вдвое тяжелее, и его рука была, по меньшей мере, в два раза толще руки Эдельхарна — Келегорм отшатнулся. — Вы отняли у Эола сына. Вы его казнили. Моих родителей разорвали волки, когда я был совсем маленьким. Эол меня подобрал и оставил у себя. Я бы всё отдал за то, чтобы быть его родным сыном! Если бы мне сказали — ты станешь принцем, внуком Верховного короля нолдор, лордом одного из домов Гондолина — я остался бы с Эолом, даже думать не стал бы! А сын предал его. Все о нём забыли. Я решил, что его жену я не отдам вам. Я ведь правда, как родную сестру любил её… без неё у меня никого и ничего бы не осталось от моей прежней жизни.
— Почему же сам Эол ничего никому не сказал?.. — воскликнул Келегорм. — Он ведь мог попросить Тургона подождать ещё день, когда Аредэль придёт в себя… Он же мог хотя бы попробовать объяснить ему, что это был не яд!
— Мы клянёмся жизнью не выдавать тайну этого снадобья, — покачал головой Эдельхарн. — Эол не мог нарушить слово. И я тоже не мог.
— А в книге про растения Белерианда, которую написал Эдрахиль, сказано, что это смертельный яд, — вздохнул Элеммакил. — Я же видел в Ангбанде эту книгу с пометками Эола — там куча ошибок. Учёные нолдор, и особенно жители Гондолина очень мало общались с уроженцами Белерианда и совсем не знали того, что знают синдар и лаиквенди, не говоря уж о таких опытных и много поживших авари, как Эол.
— Понимаешь, отец… — неожиданно сказал Рингил, — я однажды разговаривал с Эолом… то есть с Эолином. И он мне сказал так: «Я всегда был слишком гордым: никогда не хотел никому ничего объяснять. Я всегда ждал, когда другие сами поймут меня. А на это не стоит рассчитывать».
— С Эолом?! Но ведь… — Эдельхарн в растерянности смотрел на Рингила. — Ведь тебе ещё не больше двадцати, а Эола нет уже больше ста лет…
— Твой хозяин возродился, Эдельхарн, —
— Отец, суд начнётся через полчаса. Нам пора, — сказал Гил-Галад. — Случай, конечно, из ряда вон выходящий, но я за это время много общался с законниками, особенно с законниками-аданами — им всё же чаще приходится иметь дело с убийствами и безумием, — и могу сказать, что мне более-менее всё ясно и я готов вынести хотя бы предварительное решение.
— Хорошо, — сказал Маэдрос.
— Мы сделали закрытое заседание, как ты меня просил, — сказал извиняющимся тоном Гил-Галад. — Сначала мы хотели в башне на первом этаже, но потом дядя Тургон сказал, что лучше в саду.
— Да, в саду лучше, — сказал Маэдрос. — Артанаро, я благодарен тебе вне зависимости от того, что ты решишь. Правда.
— Ну… — сказал Пенлод, — теперь-то ты понимаешь, почему мы здесь.
Они сели вместе на скамейку под цветущей рябиной. Аргон понял: Пенлод имеет в виду как непосредственный повод, по которому они собрались в этом саду в Гаванях Сириона, так и все последствия гибели Финвэ вообще.
— Да, — ответил Аргон.
— Аракано… я таким виноватым себя чувствую, правда, — сказал Пенлод. — Я ведь тебе тогда посоветовал всё рассказать Финвэ наедине… Мне кажется, его за это и убили.
— Да! — ответил Аргон. — Да, мне тоже так кажется. А знаешь, что самое смешное, нет, Пенлод? — Он понизил голос. — Я ведь дедушке так ничего и не рассказал.
— Что?!
— Ну понимаешь, я приехал в Форменос. Это было за неделю до того. Привёз письмо от папы, где он сообщал, что родилась Идриль. И дедушка был такой весёлый, такой счастливый — обнимал меня, говорил — «какая радость, в семье ещё двое детей»… И я просто не смог. Я не смог ему ничего сказать.
— Но ведь это значит, что ты ни в чём не виноват… — сказал Пенлод.
— Как это?! Пенлод, но ведь он не мог знать, что я Финвэ ничего не сказал! Я же поехал к дедушке через день после того, как мы с тобой разговаривали! Он же был уверен, что Финвэ всё знает!..
— Подержи его. Пожалуйста, — сказал Карантир и протянул руку. Птица перебралась на локоть Майтимо и взглянула ему в глаза. Карантир погладил её по голове, отвернулся и подошёл к трону Гил-Галада — резному креслу с высокой спинкой, которое для него поставили в саду. Он опустился на колени и низко склонил голову.
— Расскажи нам, что произошло в то утро в Форменосе, — сказал Гил-Галад.
Карантир тихим голосом рассказал, как в то утро они поехали на охоту, как он отстал от Маглора и вернулся в дом, огорчённый и подавленный из-за отвратительного розыгрыша. Рассказал о том, как сел с дедом за обеденный стол, как поведал ему правду о себе и как в бешенстве ударил Финвэ ножом, ошибочно сочтя, что тот причастен к издевательствам над ним.
— Я не считаю тебя ответственным за случившееся, кузен Келебримбор, — сказал Гил-Галад, но ты в ту пору был уже достаточно взрослым, чтобы понять, что такие вещи могут делаться только в насмешку. Даже если на это у тебя самого не хватило ума, ты мог бы спросить у своего отца, уместно ли было подкладывать в комнату твоего дяди чулки и окровавленные тряпки. Дядя Карнистир, — обратился он к Карантиру, — скажи, пожалуйста, почему ты сделал то, что сделал?