Loving Longest 2
Шрифт:
— Шесть раз, — педантично заметил Амрод, — мы же близнецы.
— Ну вот, — сказал Куруфин, — я всегда так хотел, чтобы у меня всё было как у отца. Я так надеюсь, что Майрон всё-таки…
— Куруфинвэ, перестань мне своей матерью в нос тыкать! — заорала на него Луинэтти; поскольку она по-прежнему находилась в теле Куруфина, выглядело это, особенно для его братьев, очень и очень странно. — Я уже шесть раз рожала, и с меня хватит!
Услышав какой-то странный звук, Майтимо обернулся и увидел, что на лестнице, ведущей вниз, стоит очень растерянный Туор.
— Я зайду попозже, — сказал
— Вот так среди людей и возникают нездоровые слухи об эльфах, — заметил Майрон.
Маэглин, когда Аргон и Тургон оказались на безопасном расстоянии, спустился с лестницы, подошёл к Маэдросу и как-то вопросительно заглянул ему в лицо. Маэдрос хотел было отойти от него, или даже сказать, что он о нём думает, но не смог. Умом он понимал, что Маэглин предатель, убийца, что он чудовищным образом обошёлся с Тургоном, но сейчас Маэглин снова, как много лет назад, смотрел на него, как ребёнок на старшего. Он вспомнил, как Фингон подвёл к нему робевшего племянника, обнимая его за плечи, улыбаясь…
— Тебе чего?
— Ну вот… понимаешь, дядя Маэдрос… я-то думал… я думал, дядя Тургон, он такой… а он не такой…
— Какой?
— Я думал, он только с моим отцом так. Ну не по-хорошему обошёлся. А он и жену так готов был, — сказал Маэглин с каким-то благоговением. — Ошибся я в нём, вот что. Жалко.
— Ты что имеешь в виду, Ломион? Тургон же рассказывал, как пытался спасти Эленвэ… — сказал недоуменно Маэдрос.
— Плохо ты знаешь его, дядя Маэдрос, — тихо сказал Маэглин. — Я дядю Тургона очень хорошо понимаю. Только обращаться с ним совсем не умею, но это дело другое. Он ведь, знаешь, когда говорил — «должен был её спасти» — он ведь хотел её казнить, когда вытащит. Луинэтти же ей правильно сказала: не понимала она, что Тургон за брата из кого хочешь душу вытрясет. Ведь казнил бы, хотя все были бы против, хотя у них ребёнок и ему трудно было бы доказать, что это Эленвэ погубила дядю Аргона.
Маэдрос с ужасом понял, что Маэглин прав.
— Ну что же Гортаур нас так опозорил, — вздохнул Куруфин. — Как ужасно получилось.
— Он не сказал ничего нового, Курво, — пожала плечами Луинэтти. — Ну разве что уж очень прозрачно намекнул на твою связь с твоим отцом, но прости, для меня это не новость совсем. А других, кроме нас двоих, это не касается. Ну разве что касалось твоей матери, но она на тот момент уже забила на это дело своё любимое долото, так что ей, боюсь, было бы всё равно.
— Ты, наверно, обо мне очень плохо думаешь, Линет.
— Да я же знаю, что это не твоя идея, Курво.
— Да, — вздохнул Куруфин. — Это всё Мелькор. Я тогда был так не уверен в любви отца ко мне… с тобой у меня не ладилось на первых порах, и вообще… Я был словно тень его, как будто ещё один, запасной Феанор.
— И он вбил тебе в голову, что если ты переспишь с отцом, он полюбит тебя, — тихо сказала Луинэтти, оглядываясь на спящего Келебримбора.
— Да, — ответил Куруфин. — И ведь так и было. Уж не знаю, потому ли, что ему было за это стыдно, потому ли, что действительно было так хорошо, но одно время мы были очень близки. Но я слишком любил его. Слишком. Как и все. Я так хотел видеть
— Брось об этом думать, Курво, — отмахнулась Луинэтти. — Что-то мне подсказывает, что и Финвэ, и Феанора погубил не тот, кто слишком много трахался, а тот, кому не дали.
— Тише, дети услышат, — зашипел на неё Куруфин. — Кстати, а где же Рингил?..
Когда они уже ложились спать, Аргон почувствовал, что кто-то тронул его за плечо.
— Аракано… можно к тебе?
— Да, — сонно ответил он и почувствовал, что Гвайрен забрался в его постель. Он лёг, прижавшись к стене и вдруг уткнулся лицом в грудь Аргона.
— Аракано… мне страшно! Очень… Очень!
— Гвайрен, ты что? Почему ты боишься? Ты же здесь, со мной. Даже если ты сделал что-нибудь плохое… я уверен, ты не нарочно и ты наверняка раскаиваешься в этом, правда же?
— Я никому ничего плохого не делал, — простонал Гвайрен, — никому, ничего! Я не хочу больше… — он выдохнул и замолк. — Меня все ненавидят.
— Но Финрод же тебя любил, я так думаю, — сказал Аргон, погладив белокурые волосы Гвайрена. По сравнению с самим Аргоном он казался совсем маленьким и хрупким.
— Да, Финрод меня любил, но его ведь больше нет… и Ородрета… Ородрет тоже, может быть, не так сильно, но любил меня… Ородрет был такой застенчивый, нерешительный, но очень хороший, правда… — Гвайрен отчаянно разрыдался. — У меня никого больше нет. Я… всё, всё из-за меня… Не уходи!..
Аргон молча гладил его по голове и плечам, прижимая к себе. Он не знал, как ещё успокоить друга.
— Гвайрен… ну ладно тебе… Там для нас уже принесли еду к завтраку, на столе у лестницы. Хочешь, поешь сейчас что-нибудь? Может, тебе сыра отрезать или солонины, а?
— Не надо, — всхлипнул Гвайрен. — Ладно… прости… можно я с тобой останусь на ночь?
— Конечно.
— Спасибо… давай я завтра схожу на базар и куплю тебе груш… ты же любишь сыр с грушами… — Гвайрен ещё что-то тихо, сонно пробормотал и затих.
Аргон похолодел. Откуда он знает? Он ему точно этого не говорил.
Аргон вырос таким высоким очень рано; уже лет в пятнадцать он был выше Тургона и замечал, что в его присутствии другие иногда чувствуют себя неловко. Он ни с кем (кроме братьев и кузенов) не заговаривал первым и очень не любил говорить о своих предпочтениях — даже в гостях у родных. О том, что ему нравится или не нравится, знали только братья, сестра и родители.
Аргон не мог заснуть. Шум моря, который раньше казался ему таким ласковым, теперь наводил ужас: он словно слышал в нём жалобные, тихие голоса, которые словно шептали: «всё… всё… всё кончено…». Он вспомнил, как Маглор рассказывал ему о том, как у него на глазах тонули друзья и родичи, вспомнил бедного Амраса и как при нём рыжие близнецы перебрасывали Сильмарилл из рук в руки…
Наконец, он на мгновение забылся, но во сне печальные голоса стали звучать уже не снаружи, а внутри, в его сердце, в его душе. Аргон проснулся со слезами на глазах — и не он один.