Люди среди людей
Шрифт:
Просторная Артур Род ничем не напоминает тех узеньких грязных улиц, на которые выходят окна чумной лаборатории. Здесь все выглядит по-европейски добротно: темно-серого камня дома, магазины со сверкающими витринами и медными, до блеска начищенными дверными ручками, сквер с благоухающими цветниками, памятники на перекрестках. От парадного крыльца Сюрвайеров до калитки, ведущей во двор колледжа, совсем близко. Хавкину захотелось пройти эти несколько десятков шагов не спеша. Может быть, для того, чтобы приглушить в себе постепенно нарастающее беспокойство перед событиями предстоящего дня. А может быть,
Хавкин и полицейский остановились почти одновременно. На краю тротуара в тени широких листьев платана лежал голый ребенок, мальчик не старше восьми месяцев от роду. Лежа на спине, он медленно и, как казалось, очень серьезно перебирал в воздухе руками и ногами. Очевидно, разглядывание собственных пальцев казалось ему занятием достаточно интересным, потому что мальчик не обратил ни малейшего внимания на двух остановившихся рядом людей.
– Сирота, сэр. Можете его взять, - произнес полицейский. В этот ранний час, когда улица пуста, он рад был случаю поговорить с прохожим, - Я только отвернулся, сэр, а они тут как тут, - будто оправдываясь, объяснил он.
– Здесь это часто случается. И главное, они нарочно оставляют малышей возле приличных домов. Надеются, должно быть, что какая-нибудь белая леди возьмет ребенка на воспитание…
Мальчик перестал разглядывать большой палец на своей ноге, повернул голову и устремил неестественно серьезные черные глазки на Хавкина. Скорее всего, он не видел стоящего перед ним мужчину, а если и видел, то еще не умел отличать человека от других предметов. И все же у мужчины от этого взгляда что-то дрогнуло в груди. Так бывает не часто. Может быть, только в те минуты, когда Мэри долго и пристально смотрит на него своими остановившимися от волнения глазами: «Еще, рассказывайте еще, мистер Хавкин, мне так нравится слушать вас». Он попытался стряхнуть с себя власть странного детского взгляда.
– А что вы с ними делаете, полисмен?
– Приказано сдавать в приют, сэр. Да только говорят, они сильно мрут там. Чума и вообще…
Малыш снова взялся за собственную ногу. Нести его сейчас в лабораторию? Бессмысленно. Кто там будет с ним заниматься? Обратиться к людям? Но к кому? Кроме нескольких суховатых преподавателей колледжа и губернаторских чиновников, он почти никого в городе не знает. Еще недавно полная свежести и покоя улица лежала теперь перед ним каменной пустыней. Даже полисмен, считая свой долг выполненным, зашагал дальше. Может быть, Мэри?
Хавкин почти бегом вернулся на крыльцо. Распахнул дверь и, не ожидая, пока о нем доложат хозяевам, на правах друга дома сам взбежал на второй этаж. Постучал в комнату Мэри. Никого. Наверно, она вышла в гостиную или столовую. Хавкин спустился, когда из-за дверей докторского кабинета раздался требовательный голос хозяина:
– Кто там? Пришлось назвать себя.
– Вы вернулись?
– удивился Сюрвайер.
– Заходите. Что-нибудь случилось?
– Да, меня взволновал… - Хавкин запнулся.
В темноватом кабинете доктора медицины Джона Леббока Сюрвайера, уставленном глубокими кожаными креслами и старомодной, черного дерева мебелью, - в кабинете, где запахи трубочного табака и кофе начисто вытравили какие бы то ни было иные запахи мира, а свет индийского летнего утра, проходя сквозь наполовину зашторенное окно, казался сумрачным и пыльным, - в этом кабинете всякий разговор о человеческих чувствах выглядел в лучшем случае неуместным.
– Так что же случилось?
– переспросил Сюрвайер. Он стоял у конторки, держа в одной руке перо, а в другой пачку каких-то разноцветных бумажек; очевидно, проверял счета.
– На улице у ваших дверей лежит ребенок, - выдавил наконец Хавкин.
– Я подумал, что, может быть, мисс Мэри знает людей, которые захотели бы…
– Ах вот что… - протянул врач, будто речь шла о чем-то привычном и совсем не важном.
– Подкидыш. И вы из-за него до сих пор не можете добраться до своей лаборатории?
– Сюрвайер задумался.
Молчание длилось долго. Хавкин уже решил уйти, когда старик наконец заговорил. С ним произошла за это время какая-то странная метаморфоза. Он оставил на конторке счета, положил перо и, подойдя к собеседнику, мягко взял его за плечи.
– Вам очень жаль этого младенца?
– спросил он тихо. Хавкин даже растерялся: такого вопроса он не ожидал. Сюрвайер покачал головой.
– Понимаю, понимаю;… Так вот, - доктор продолжал придерживать его за плечи, - наш дом считает вас своим другом, мистер Хавкин. Как друг прошу вас: идите в лабораторию и делайте все, что нужно для успеха вашей вакцины. И не беспокойтесь о ребенке. Я сейчас же пошлю человека подобрать найденыша.
Со стариком явно что-то произошло. Откуда вдруг этот не присущий ему тон, этот проникновенный голос?
– Поскольку речь идет о расходах, доктор, я готов… Но Сюрвайер снова перебил его:
– Как можете вы сегодня так расходовать свое время? Верьте мне, - он подчеркнуто повторил два последних слова, - верьте мне: судьба ребенка отныне в надежных руках. Вы довольны?
Сбегая по лестнице, Хавкин встретил домоправителя Джозефа. Тот торопливо поднимался, вызванный, очевидно, звонком хозяина. Малыш под платаном спал. Чьи-то руки заботливо, хотя и не очень умело, закутали его в тряпку. Рядом появилась бутылка с водой. Рослый блюститель порядка все в той же позе стоял теперь на противоположной стороне улицы. Хавкин как единомышленнику помахал ему рукой.
– Приглядите за ребенком, полисмен. Сейчас за ним придут.
– Надеюсь, из хорошего дома, сэр?
– Из хорошего ли?… Ну конечно!
Лицо полисмена расплылось в улыбке. Впервые за весь разговор он извлек руки из-за спины и совсем не по уставу сложил их лодочкой перед грудью. Так делает каждый правоверный индиец, когда желает выразить признательность другому правоверному.
– Идите спокойно, сэр. Я присмотрю за малышом. Бог не забудет доброго дела, сэр.
Разрисованная белыми и черными полосами дубинка плавно покачивалась у него на запястье.