М. Ю. Лермонтов в воспоминаниях современников
Шрифт:
их встретить, увивающихся и любезничающих с дамами.
У Лермонтова я познакомился со многими из них
и с удовольствием вспоминаю теперь имена их: Алек
сей Столыпин (Монго), товарищ Лермонтова по школе
и полку в гвардии; Глебов, конногвардеец, с подвязанной
рукой, тяжело раненный в ключицу; Тиран, лейб-гусар,
Александр Васильчиков, чиновник при Гане для реви
зии Кавказского края, сын моего бывшего корпусного
командира в гвардии;
и другие. Вся эта молодежь чрезвычайно любила декаб
ристов вообще, и мы легко сошлись с ними на короткую
ногу. Часто любовались они моею палкою из виноград
ной лозы, которая меня никогда не оставляла и с ко
торой я таскался по трущобам Кавказа в цепи застрель
щ и к о в , — мой верный Антонов, отличный стрелок, как
я уже сказал, за меня отстреливался. В одном деле он
в моих глазах положил двух горцев, и мы после ходили
на них смотреть. Я просил своего полкового командира
396
наградить моего телохранителя Георгиевским крестом
из числа присылаемых в роты, но, оставив в то время
отряд, не знаю, получил ли мой Антонов тот крестик, за
который кавказский солдат делает часто чудеса молоде
чества, храбрости, отваги.
Товарищ мой по Сибири Игельстром 11 все пребы
вание свое на Кавказе провел в этой охоте за людьми
в цепи... В белом кителе, с двухствольным ружьем, веч
но, бывало, таскается он по кустам и отыскивает своих
жертв. В одном деле и ему удалось положить на месте
двух горцев. Генерал Раевский 12, делая представление
об отличившихся, велел написать в донесении своем, что
рядовой саперной роты такой-то убил пятерых горцев.
Лишь только Игельстром узнал об этом, то отправился
к генералу и объяснил ему неверность слухов, дошед
ших до него, что он, застрелив только двух, не берет на
себя того, чего не сделал. Тогда Раевский, засмеявшись,
сказал ему: «Пожалуйста, подари мне этих троих в счет
будущего...» Донесение пошло, и Игельстром произве
ден был в офицеры.
Лев Пушкин приехал в Пятигорск в больших эполе
тах. Он произведен в майоры, а все тот же! Прибежит
на минуту впопыхах, вечно чем-то о з а б о ч е н , — уж такая
натура! Он свел меня с Дмитревским, нарочно при
ехавшим из Тифлиса, чтобы с нами, декабристами, по
знакомиться. Дмитревский был поэт и в то время был
влюблен и пел прекрасными стихами о каких-то пре
красных карих глазах. Лермонтов восхищался этими
стихами и говаривал обыкновенно: «После твоих стихов
разлюбишь поневоле черные и голубые очи и полюбишь
карие глаза».
Дмитревскому везло, как говорится, и по службе;
он назначен был вице-губернатором Кавказской об
ласти, но, к сожалению, недолго пользовался этими бла
гами жизни и скоро скончался. Я был с ним некоторое
время в переписке и теперь еще храню автограф его
«Карих глаз».
* * *
Гвардейская молодежь жила разгульно в Пяти
горске, а Лермонтов был душою общества и делал силь
ное впечатление на женский пол. Стали давать танце
вальные вечера, устраивали пикники, кавалькады, про
гулки в горы, но для меня они были слишком шумны,
397
и я не пользовался ими часто. В это же время приехал из
Тифлиса командир Нижегородского драгунского полка
полковник Сергей Дмитриевич Безобразов, один из кра
сивейших мужчин своего века, и много прибавил к ве
селью блестящей молодежи. Я знал его еще в Варшаве,
когда был адъютантом в. к. Константина Павловича.
В то время его смело можно было назвать Аполлоном
Бельведерским, а при его любезности, ловкости, уменье
танцевать, в особенности мазурку, не мудрено было ему
сводить всех полек с ума. В 1841 году я нашел Безо-
бразова уже не тем, и время взяло свое, хотя еще оста
вило следы прежней красоты.
В июле месяце молодежь задумала дать бал пяти
горской публике, которая более или менее, само собою
<разумеется>, была между собою знакома. Составилась
подписка, и затея приняла громадные размеры. Вся мо
лодежь дружно помогала в устройстве праздника, ко
торый 8 июля и был дан на одной из площадок аллеи
у огромного грота, великолепно украшенного природой
и искусством. Свод грота убрали разноцветными ша
лями, соединив их в центре в красивый узел и прикрыв
круглым зеркалом, стены обтянули персидскими ков
рами, повесили искусно импровизированные люстры из
простых обручей и веревок, обвитых чрезвычайно кра
сиво великолепными живыми цветами и вьющеюся зе
ленью; снаружи грота, на огромных деревьях аллей,
прилегающих к площадке, на которой собирались тан
цевать, развесили, как говорят, более двух тысяч пяти
сот разноцветных фонарей... Хор военной музыки по
местили на площадке, над гротом, и во время антрактов
между танцами звуки музыкальных знаменитостей не
жили слух очарованных гостей, бальная музыка стояла