М. Ю. Лермонтов в воспоминаниях современников

Гиллельсон Максим Исаакович

в аллее. Красное сукно длинной лентой стлалось до

палатки, назначенной служить уборною для дам. Она

также убрана шалями и снабжена заботливыми учре­

дителями всем необходимым для самой взыскатель­

ной и избалованной красавицы. Там было огромное

зеркало в серебряной оправе, щетки, гребни, духи,

помада, шпильки, булавки, ленты, тесемки и женщина

для прислуги. Уголок этот был так мило отделан, что

дамы бегали туда для того только,

чтоб налюбоваться

им. Роскошный буфет не был также забыт. Природа,

как бы согласившись с общим желанием и настроением,

выказала себя в самом благоприятном виде. В этот

вечер небо было чистого темно-синего цвета и усеяно

398

бесчисленными серебряными звездами. Ни один листок

не шевелился на деревьях. К восьми часам приглашен­

ные по билетам собрались, и танцы быстро следовали

один за другим. Неприглашенные, не переходя за черту

импровизированной танцевальной залы, окружали

густыми рядами кружащихся и веселящихся счаст­

ливцев.

Лермонтов необыкновенно много танцевал, да и все

общество было как-то особенно настроено к веселью.

После одного бешеного тура вальса Лермонтов, весь

запыхавшийся от усталости, подошел ко мне и тихо

спросил:

— Видите ли вы даму Дмитревского?.. Это его «ка­

рие глаза»... Не правда ли, как она хороша?

Я тогда стал пристальнее ее разглядывать и в самом

деле нашел ее красавицей. Она была в белом платье

какой-то изумительной белизны и свежести. Густые

каштановые волосы ее были гладко причесаны, а из-за

уха только спускались красивыми локонами на ее пле­

чи; единственная нитка крупного жемчуга красиво

расположилась на лебединой шее этой молодой жен­

щины как бы для того, чтобы на ее природной красоте

сосредоточить все внимание наблюдателя. Но главное,

что поразило бы всякого, это были большие карие глаза,

осененные длинными ресницами и темными, хорошо

очерченными бровями. Красавица, как бы не зная, что

глаза ее прелестны, иногда прищуривалась, а обра­

щаясь к своему кавалеру, вслед за сим скромным дви­

жением обдавала его таким огнем, что в состоянии

была бы увлечь и, вероятно, увлекала не одного своего

поклонника. Я не любопытствовал узнать, кто она,

боясь разочароваться тою обстановкой, которою она

может быть окружена. Я не хотел знать даже, замужем

ли она, опасаясь, что мне назовут и укажут какого-либо

уродливого мужа-грузина, армянина или казачьего ге­

нерала. На другой день бала она уехала из Пятигорска,

а счастливый Дмитревский полетел за ней 13.

Бал продолжался до поздней ночи, или, лучше ска­

зать, до самого утра. Семейство Арнольди удалилось

раньше, а скоро и все стали расходиться. Я говорю «рас­

ходиться», а не «разъезжаться», потому что экипажей

в Пятигорске нет, да и участницы бала жили все неда­

леко, по бульвару. С вершины грота я видел, как уста­

лые группы спускались на бульвар и белыми пятнами

пестрили отблеск едва заметной утренней зари.

399

Молодежь также разошлась. Фонари стали гаснуть,

шум умолк: «и тихо край земли светлеет, и вестник

утра, ветер веет, и всходит постепенно день» 14, а я все

еще сидел, погруженный в мои мечты, устремив взоры

мои в величественный Машук, у подошвы которого тогда

находился. Медленными шагами добрел я до своего жи­

лища, и хотя вся долина спала еще в синем тумане, но

Эльборус горел уже розовым атласом. При полном рас­

свете я лег спать. Кто думал тогда, кто мог предвидеть,

что через неделю после такого веселого вечера настанет

для многих, или, лучше сказать, для всех нас, участни­

ков, горесть и сожаление?

В одно утро я собирался идти к минеральному ис­

точнику, как к окну моему подъехал какой-то всадник

и постучал в стекло нагайкой. Обернувшись, я узнал

Лермонтова и просил его слезть и войти, что он и сде­

лал. Мы поговорили с ним несколько минут и потом рас­

стались, а я и не предчувствовал, что вижу его в по­

следний раз... Дуэль его с Мартыновым уже была ре­

шена, и <15> июля он был убит.

Мартынов служил в кавалергардах, перешел на

Кавказ в линейный казачий полк и только что оставил

службу. Он был очень хорош собой и с блестящим свет­

ским образованием. Нося по удобству и привычке чер­

кесский костюм, он утрировал вкусы горцев и, само со­

бой разумеется, тем самым навлекал на себя насмешки

товарищей, между которыми Лермонтов по складу ума

своего был неумолимее всех. Пока шутки эти были

в границах приличия, все шло хорошо, но вода и камень

точит, и, когда Лермонтов позволил себе неуместные

шутки в обществе дам, называя Мартынова «homme `a

poignard» *, потому что он в самом деле носил одежду

черкесскую и ходил постоянно с огромным кинжалом