М. Ю. Лермонтов в воспоминаниях современников
Шрифт:
Похороны вышли торжественные. Весь народ
был в трауре. И кого только не было на этих по
хоронах.
427
Когда могилу засыпали, так тут же ее чуть не
разобрали: все бросились на память об Лермонтове
булыжников мелких с его могилы набирать. Потом
долгое еще время всем пятигорским золотых дел масте
рам только и работы было, что вделывать в браслеты,
серьги и брошки эти камешки. А кольца в моду вошли
тогда масонские, такие, что с одной стороны Гордиев
узел, как тогда называли, а с другой камень с могилы
Лермонтова. После похорон был поминальный обед,
на который пригодилось наше угощение, приготовлен
ное за два дня пред тем с совсем иною целью. Тогда
же Столыпин отдал батюшке и деньги, и икону; а мы
тогда же и черновую рукопись «Героя нашего времени»,
оказавшуюся в столе в рабочей комнате, на память по
листкам разобрали.
Немецкий художник Шведе нарисовал портрет
с Михаила Юрьевича в гробу для коменданта Илья-
шенко. С него и я сделал копии для себя и для Марии
Ивановны Верзилиной, а после акварелью и для Елиза
веты Алексеевны Арсеньевой. Этот же художник
нарисовал прекрасный проект памятника на могилу
Лермонтова, для которого в один день было собрано
1500 рублей; но их пришлось возвратить, когда стало
известно, что бабушка поэта хлопочет о перемещении
тела его в ее имение.
Вся наша компания скоро разлетелась. Столыпин
уехал тогда же; Верзилиных вскоре выписал Петр Се
менович в Варшаву; а я еще долго оставался в Пятигор
ске и был там, когда гроб, шесть месяцев спустя, вырыли
для отправления в Россию. Впрочем, при этом были еще
и Верзилины. Пришлось мне также быть свидетелем
того, как ненависть прекрасного пола к Мартынову,
сидевшему на гауптвахте, перешла мало-помалу в со
страдание, смягчаемая его прекрасною, заунывною
игрою на фортепиано и печальным видом его черного
бархатного траура. Глебова и князя Васильчикова
выпустили без всякого наказания, слава богу, благодаря
расположению государя Николая Павловича к отцу
последнего; хотя, говорили, Васильчиков воздержи
вался от всякого представительства за сына. Да
и сам Мартынов недолго насиделся: он был при
говорен к церковному покаянию в Киев и уехал
в Россию.
Во время допроса никто из нас не показывал всей
истины, чтобы не впутать в это дело семьи Верзилиных,
428
и приехавший для допроса следователь, жандармский
полковник Кувшинников, сам своими советами помог
нам выгородить Марию Ивановну и ее дочерей.
Доктор Раевский рассказывал нам еще много инте
ресного, относящегося до прошлого России, но я взя
лась в этом рассказе записать из его речей только то,
что имеет хоть какую-нибудь связь с жизнью и смертью
одного из известнейших русских поэтов. Поэтому мне
остается упомянуть еще только о встрече его с Нико
лаем Соломоновичем Мартыновым перед самой Крым
ской кампанией в одном из московских клубов. Они
никогда не были особенно расположены друг к другу,
но тут встретились как истинные друзья, и много горь
ких и веселых воспоминаний пришло им на память.
Это была его последняя встреча с одним из знаемых
им людей в то далекое время, когда они жили под
гостеприимной кровлей семьи Верзилиных и состав
ляли обычный кружок вокруг Михаила Юрьевича
Лермонтова.
Э. А. ШАН-ГИРЕЙ
ВОСПОМИНАНИЕ О ЛЕРМОНТОВЕ
Часто слышу я рассказы и расспросы о дуэли
М. Ю. Лермонтова; не раз приходилось и мне самой
отвечать и словесно и письменно; даже печатно при
нуждена была опровергать ложное обвинение, будто
я была причиною дуэли. Но, несмотря на все мои заяв
ления, многие до сих пор признают во мне княжну
Мери.
Каково же было мое удивление, когда я прочла
в биографии Лермонтова в последнем издании его сочи
нений: 1 «Старшая дочь ген. Верзилина Эмилия кокет
ничала с Лермонтовым и Мартыновым, отдавая
преимущество последнему, чем и возбудила в них рев
ность, что и подало повод к дуэли».
В мае месяце 1841 года М. Ю. Лермонтов приехал
в Пятигорск и был представлен нам в числе прочей
молодежи. Он нисколько не ухаживал за мной, а нахо
дил особенное удовольствие me taquiner *. Я отделыва
лась, как могла, то шуткою, то молчанием, ему же
крепко хотелось меня рассердить; я долго не поддава
лась, наконец это мне надоело, и я однажды сказала
Лермонтову, что не буду с ним говорить и прошу его
оставить меня в покое. Но, по-видимому, игра эта его
забавляла просто от нечего делать, и он не переставал
меня злить. Однажды он довел меня почти до слез:
я вспылила и сказала, что, ежели бы я была мужчина,