Маленькие истории. Сборник рассказов разных лет
Шрифт:
Юные домовые долго молчали, участливо глядя на утирающего глаза Пафнутия. За окном темной кухоньки большими хлопьями падал снег.
– А не скажи, дядька, - подал вдруг голос Анисим.
– Счастливый ты. Такого человека знавал.
Пафнутий быстро взглянул на него из-под кудлатых бровей, а затем молча и торжественно пододвинул миску с остатками пшенки на молоке, вкуснее которой, как известно, нет ничего на свете.
Я - эльф
"Говорю сразу: я - эльф. Просто не хочу, чтобы вы потом заявили, будто вас не предупреждали. Да, у меня острые уши и нет, они не желатиновые. Еще у меня
Да, Гоббс, я сочиняю стихи. Иногда. Когда расчешу свои золотые кудри и спляшу под лютню на лужайке. Ах, да, сначала я отработаю десять часов за гроши. Моя мама спала на дереве, и мой папа спал, а я спустился. И вообще - тебе идут эти бакенбарды, Эрик...
Профессор, вы же умный человек, вы наверняка всегда знали, что эльфы прекрасно слышат, и потому рассказывали анекдоты об остроухих очень тихо, чтобы я потренировался, верно? Не смущайтесь, я вам безмерно благодарен за это.
Кстати, мадам, все остальные тоже знают, сколько вам лет. Ох... Эту затрещину я, видно, заслужил. Готов принять от ваших ручек еще одну.
Нет, Эрик, что ты, я не сошел с ума. Я ведь эльф, мы все такие, я предупредил сразу...
А еще я только что написал заявление на увольнение.
Расступитесь, друзья, эльф пойдет в парк, танцевать под луной и плакать. Удачи вам, здоровьица и всего-всего полной лопатой. Больше таких хороших друзей, как вы, у меня не будет. Во всяком случае, я на это надеюсь..."
Озёрный край
Пятый день
Лихорадка пришла с Гнилых Болот и в одночасье уложила в постель едва ли не всех жителей деревни.
В стародавние времена, когда мир был ещё юн и светел, на месте Болот лежали озёра неописуемой красоты. Вода их обладала целебными свойствами, а уж какая рыба водилась в той воде, словами не описать. Говорят, в светлый праздник Долгодень сами боги не брезговали омыть ноги в прохладных волнах. Потому и назывались те озёра не как-нибудь, а Белыми, ибо белый - знак святости и чистоты.
Но пришёл однажды вождь, жаждущий славы и власти и принёс в край Озёр волю своих богов, помноженную на силу воинов. Три недели шло сражение на берегах чистых вод, пока не были разгромлены войска неприятеля. Вот только кровь погибших навеки осквернила землю. Начали хиреть и иссякать питавшие озёра источники, дурной травой обросли некогда чистые берега. На том месте, где пал вражеский военачальник, выросла поганая чёрная елка, запустившая извивы своих корней прямо в прозрачные воды. А чужие боги, не нашедшие себе пристанища в душах здешних людей, прокляли место своего позора страшным проклятием. Больше уж никто не называл озёра Белыми, а вскоре бывшая светлой вода превратилась в застойную жижу. Так родились Гнилые Болота.
И видно все ещё не иссякла в них сила древних и злых времен, раз лихорадка, всегда боявшаяся морозов, сумела пробраться в дома под конец осени.
"Привет, Юкко! Как твои дела? Неужели совсем ничего не изменилось? Не знаю, слышишь ли ты меня, ведь я не говорю вслух... Очень бы хотелось верить, что слышишь. Мама считает, ты наполовину уже там, во владениях Уримэ, а ведь все, кто попал к нему, слышат нас и без слов, верно? Ты почти там и, наверное, встретил уже дедушку и дядю Серми. Если так, то скажи, что мы чтим их память. И пусть не тревожатся понапрасну: у нас всё хорошо. Передавай им привет, Юкко, и возвращайся. Мы так долго тебя ждём, дольше, чем всех остальных. Старик Тириюн проболел всего три дня и поправился, а ведь он старше дедушки в два раза. Кривой Хэммил поднялся на седьмой день, а Рападог Южанин на десятый. Никто из наших не ушёл к Уримэ, один ты там, да и то наполовину. За эти три недели ты стал ещё меньше и бледнее. Кто же возьмет в мужья такого малыша, подумай сам? Юкко, знаешь, а ведь я даже рад, что не нужно говорить. Я никогда не умел болтать так складно, как ты, и пожалуй, сейчас бы мучился до заката, подбирая слова. Вот только у меня нет на это времени, брат. Скоро совсем рассветет, а путь неблизкий, значит пора идти. На Болотах не страшно, Юкко, только очень ветрено и очень одиноко. Понимаешь теперь, почему туда никто не ходит? Если не испугаешься, я покажу тебе волчий камень и ледяные зубы. И даже Ёлку, обещаю! Потом, когда ты вернешься. Я очень хочу, чтобы ты вернулся, братишка... Сегодня я пойду на Болота в пятый раз. Это хорошее число, Юкко, оно угодно богам. Сегодня всё получится. Иначе... Не обижайся, пожалуйста, но иначе нет смысла пытаться. Ты ведь тоже охотник, Юкко, ты знаешь, что такое судьба. Боги могли рассердиться и приказать Уримэ пришить тебя толстой ниткой к Вечному Полотну. Тогда понятно, почему тебя всё нет и нет. Пришитое трудно оторвать. И всё-таки сегодня пятый день и я попробую. Не скучай, Юкко."
Мальчишка лет четырнадцати ловко выскользнул из двери дома на окраине деревни, быстро надел лыжи и помчался в утренней полутьме за околицу, к лесу и лежащим за ним болотам. Путь был давно известен и не таил в себе опасностей. По крайней мере, вплоть до проклятых топей.
До них было пока ещё далеко и малец спешил, как мог. Родители, измотанные домашними хлопотами, а того больше - горестным ожиданием и предчувствием беды, спали. Да они и не удивятся, что старший сын их отправился спозаранку в лес. Без пары-тройки тетеревов, а то и зайцев тот и в более юные годы возвращался редко, нынче же и вовсе считался первым охотником. Из деревенских один только Хэммил забредал в чащу так далеко, однако он с неделю назад сломал ногу и лежал дома под присмотром семьи.
А вечером пойдет снег, все приметы указывают на это. Никто не узнает, где мальчишка бывал четыре дня до этого и куда отправился сегодня. Нечего доброму человеку делать на Болотах, не для того предки их берега покинули. Дурное место.
Да только что же остаётся делать, когда твой брат тает с каждым днём и не помогают никакие снадобья? Быть может, болезнь излечит тот, кто ее наслал?
Над вершинами сосен медленно разгоралось алое пламя мирового светила. Шуршал под широкими охотничьими лыжами снег. Перекликалась мелкая птичья братия, встречающая новый день. На светлых и прямых, как солома, волосах мальчишки появился иней и тот, не прекращая движения, нахлобучил на голову видавшую виды шапку. Самый жгучий мороз, знал он, бывает именно в эти рассветные часы.
К полудню стало куда теплее и шапка вновь отправилась в сумку, а уж верхние крючки шубы мальчишка расстегнул ещё раньше. Деревья кругом становились всё реже и тоньше, многие выглядели больными. Давно уже не было слышно птиц, почти не встречалось звериных следов. Болота были близко, их ядовитое дыхание распугало всё живое окрест.
И всё-таки лыжнику, как бы он ни спешил, пришлось остановиться передохнуть. Одолеть весь путь до поганых топей одним махом было не под силу даже взрослому мужчине. Пожевав немного сушёного, жёсткого как подметка мяса и проглотив горсть снега, мальчишка отдышался и продолжил путь, чтобы через пару часов выбежать, наконец, прямо к краю трясины.
Сейчас, подо льдом и снегом, Гнилые Болота не выглядели такими уж устрашающими. Просто широкое белое поле с торчащими из сугробов тут и там жёсткими стеблями камыша и редкими, изогнутыми стволами осинок и берёз. А вот ёлка, растущая у самого берега, на невысоком пригорке, с приходом зимы вовсе не изменилась. Да и с чего бы ей, простоявшей без малого семь столетий, меняться. Топорщились иголки тяжёлых тёмных лап, чернел морщинистый узловатый ствол, бугрились могучие корни. И пахло от дерева вовсе не хвоей, а чем-то неведомым, хоть и не слишком неприятным.