Маленький человек на большом пути
Шрифт:
И тут же Август стал учить меня, что и как нужно сказать по-русски. Ведь латышей здесь не было, а русского языка я почти не знал.
Потом я в последний раз прошелся по городу. Остановился возле церкви. На колокольне под золоченым куполом метался длиннобородый звонарь. Размеренно и глухо били большие колокола: бом, бом, бом… К ним присоединялся дробный перезвон колоколов поменьше, и так рождалась звонкая многоголосая песня. Не просто, видно, добиться складного звучания. Попробовать самому — получилось бы у меня или нет?
Купил себе калач и золотистую копченую сельдь — еще вчера заприметил ее в окне продуктовой лавки. Спустился к реке, сел на мостки и принялся за еду. Но не успел управиться и с половиной селедки, как, откуда ни возьмись, страшенный оборванец. На голове истрепанная кепка без козырька. Из-под нее торчат во все стороны сальные слипшиеся вихры. Лицо в болячках, сизо-красный нос подпирают бесцветные усы. А вот бороды почему-то нет — подбородок гладко выбрит. Оборванец алчно взглянул на меня и что-то сердито прохрипел. Я не понял ни слова, крепко перепугался и неожиданно для самого себя выпалил:
— Что ты сыплешь как горох!
Словно передо мной был не этот страшный бродяга, а такой же, вроде меня, парнишка из нашего местечка!
Тот недоуменно выпятил губу, а потом как цапнет меня за ворот. Я рванулся в сторону, калач и селедка шлепнулись в воду. Бродяга захохотал и отпустил меня. Чуть не плача с досады, я провожал глазами калач. Вот уже появилась чайка и давай описывать вокруг него круги. Особенно жаль было селедку: самое вкусное — спинку — я приберег напоследок, Одно хорошо: оборванец, видно, сообразил, что тут ему поживиться нечем, отстал от меня и побрел дальше.
Я поднялся и тоже пошел — в противоположную сторону.
Над городом, над домами быстро плыли косматые серые тучи, словно дым огромного пожарища…
ОБРАТНЫЙ ПУТЬ
Попрощавшись с Августом, забросив за плечи котомку, я двинулся в обратный путь.
Дорога опять шла через понтонный мост. Настил гремел под колесами и ударами копыт. И тут я сделал открытие. Мост медленно покачивался. Будто идешь по зыбкой болотной почве, которая в любой миг может провалиться под ногами.
Поднявшись на крутой берег, оглянулся. Вон там, далеко, скотобойня, где остался мой друг. Дома отсюда казались маленькими, словно игрушечными. Их было много на том берегу, целый лес крыш островерхих и почти плоских, жестяных и черепичных, красных, зеленых, серых. Там жили люди, сотни, тысячи людей, чужих, непонятных, с незнакомым языком, обычаями. Широкая серая лента воды отделяет меня от них. Да, не скоро попаду я снова в Псков.
Остались позади последние городские дома. Я бодро шагал по шоссе, вернее, по пешеходной дорожке рядом с ним. Шоссе бежит, бежит к горизонту. Нет, лучше уж смотреть по сторонам, а не вперед. Горизонт далеко, очень далеко. Посмотришь — и сразу сомнения: дойду ли?
Сзади донесся дробный перестук копыт. На тарантасе катил какой-то торговец; впереди сложены большие тюки. Сам ездок, откинувшись на пружинном сиденье, явно был в хорошем расположении духа. Тарантас удобный, сиденье широкое, места, самое малое, для трех человек. Я обрадовался. Встал на краю дороги и, когда тарантас поравнялся со мной, попросил умоляюще по-русски, как учил Август:
— Добрый хозяин, возьми с собой!
Не знаю, как у меня получилось, во всяком случае понять при желании можно было. Но торговец даже не удостоил меня взглядом.
Что ж, нет так нет! И я зашагал дальше, насвистывая. А когда губы устали, стал напевать без слов. Да, теперь понятно, почему солдаты на марше поют: так куда легче шагать.
Каждый пройденный верстовой столб я провожал радостным взглядом: еще один! Мимо в ту и в другую сторону проезжали повозки, но больше я проситься не стал.
Путь вел через небольшой лес. Ели шумели на ветру, каждая ветка, каждая хвоинка, так же как и я, напевали свою песенку. Я шел, глядя на деревья. Вот здорово! Кажется, сам я стою на месте, а деревья идут мимо. Хорошо, если бы на самом деле так: стоишь на месте, а дорога движется мимо тебя. И ноги не устанут, и все посмотришь. Ведь самое интересное для путника видеть новое, то, чего никогда раньше не знал. А усталость — она лишь портит удовольствие.
Незаметно солнце склонилось к вечеру. Снова позади послышалось звонкое цоканье копыт.
— Эй, малец! Садись — подвезу!
Бородатый крестьянин придержал лошадь. Я одним махом вскочил на повозку и устроился на соломе рядом с возницей. Он тронул вожжи, лошадка пошла рысью. Крестьянин был в лаптях, на голове старенькая шапчонка. Посмотрел на меня, добродушно улыбаясь, спросил:
— Далеко?
Это я понял. Как же ему ответить? Я ведь не знаю, как будет по-русски «сто верст»? Наконец сообразил. Растопырил пальцы на обеих руках, потом сжал в кулак. И так десять раз. Он удивился, покачал сочувственно головой.
Так мы проехали несколько верст до перекрестка — здесь крестьянину нужно было сворачивать. Поблагодарил его как мог и торопливо зашагал дальше. До наступления темноты надо найти хоть какое-нибудь жилье.
Заходящее солнце быстро катилось к горизонту. Вот уже, словно подожженные, вспыхнули нижние края облаков. Красным огнем запылали и верхушки деревьев. А под ними, в траве, в кустах, крались ночные тени. Птицы стаями опускались на ночлег.
На дороге стоял одинокий трактир. Очень кстати — мне и пить хотелось и есть. Может, и заночевать здесь удастся?
Потянул дверь — резко пахнуло пивом и табаком. Толстый трактирщик, расставив локти и навалившись грудью на прилавок, смотрел на меня выжидательно. На лице играла презрительная усмешка, словно он хотел сказать: это что еще за бродяжка сюда лезет?
Я направился прямо к стойке, произнес коротко:
— Чай!
— Нет! — так же коротко ответил он.
Ах, трактирщик, наверное, думает, что у меня нет денег. Ну хорошо же!
Вытащил полтинник, кинул со звоном на стойку. Указал пальцем на бутылку лимонада: