Мамины рассказы
Шрифт:
Первый запомнившийся образ мамы: худая женщина с длинными до пояса чёрными волосами, заплетенными в косу. Косу мама укладывала ниже затылка, толстая коса была тяжёлой, наверное, поэтому голова всегда была высоко поднята. Расчёсывала мама волосы небольшим гребешком, изогнутым дугой, с большими зубьями - нынешних всевозможных расчёсок-щёток и в помине не было. Волосы были густыми, расчесать их было непросто, высушить после мытья тоже (фены в нашей стране появились чуть ли не во времена Горбачева, да и фен на то время был бы непозволительной роскошью для семьи). Ещё о косах. Однажды, когда младшая из сестёр Ирина подросла до возраста, когда хочется нравиться мальчикам, старшая Эмма повела её в парикмахерскую, впервые в жизни. Эмма уже работала в аэропорту, вначале на коммутаторе в небольшой комнате на первом этаже. О, чудо техники коммутатор, мы, младшие, подолгу смотрели, как она проводами с наконечниками-контактами соединяла звонившего с нужным номером; для этой работы нужны были длинные руки и высокий рост. Ни того, ни другого у Эммы не было: в семье её прозвали "малая". Затем Эмма работала продавцом газет в киоске на втором этаже аэровокзала. Небольшое по сравнению с нынешними двухэтажное здание вокзала с вышкой для диспетчеров внутри имело оригинальную архитектуру (впрочем, наверное, стандартный проект для аэровокзалов середины 50-ых годов). Маленький, но высотой на два этажа зал ожидания, лестница в два пролёта с расходящимися в стороны частями на второй этаж. На втором этаже узкий балкон-коридор обрамлял зал ожидания. На первом и втором этаже размещались кассы и различные службы. В небольшой комнате на первом этаже в углу от зала ожидания находилась парикмахерская. Коллектив аэропорта был небольшим: все друг друга знали. Эмма дружила с парикмахером, полной немолодой тётей Женей. Эмма привела сестричку и попросила сделать ей причёску. У Иры были жиденькие косички и тётя Женя предложила их отрезать - как ещё её можно было сделать красивой (косу Ирине оставили на память). Но дома мама отругала обеих, а Эмме ещё досталась и оплеуха: вот такая получилась красота со слезами на глазах. Но, вскорости, годам к шестидесяти, мама отрезала свои волосы: коса была тяжёлой, голова стала болеть от её веса, да и сохли волосы после мытья очень долго.
Ещё хочу сказать о маминых
Я часто простуживался и болел. Основным лечением у мамы было растирание, водочные компрессы, кипяченое молоко (в тяжёлых случаях в молоко добавляла масло, мёд и соду), то есть практически без всяких лекарств, и лечение было действенным. И только к концу моего детства появились аспирин, алтейка и пектусин. Возможно, к тому времени появился транспорт из села в город, и стало возможным купить лекарства в аптеке в городе. Мама сама категорически отказывалась от всяких лекарств, исключение делала только алтейке и пектусину, детским лекарствам. Ещё у мамы было одно средство: серебряные монетки (то есть не одна) с просверленной дырочкой на шёлковом шнурке. Монеты ещё царские, из чистого серебра. Основное применение: от золотухи (устаревшее название, соответствующее диатезу), раньше золотуха (см. примечание 5) была у многих. Наверное, все дети в нашей семье носили монетку, и не раз.
Большую часть времени мама проводила за швейной машинкой. Утром готовила завтрак. Обедать папа приходил из кузницы домой: кузница была на нашей улице на краю села. Обед должен был быть готов, разогрет. Но для детей за шитьём у мамы времени частенько не хватало. Прибежишь домой:
– Ма, я кушать хочу?
– Возьми хлеба и кружку молока.
Хлеб с молоком - основная моя (точнее, для всех детей нашей семьи) еда в детстве. Корову держали, пока папа не вышел на пенсию. Сил накосить травы для коровы на зиму у папы уже не было, да и косить толком негде было: все земли распахали под совхозные угодья. Одно лето папа даже косил траву у взлётной полосы на аэродроме, я ему помогал подгребать траву граблями. Время для покоса, наверное, уже прошло: трава была невысокой и суховатой. Папа косил вдоль полосы, а рядом с нами находились радары наблюдения с обслуживающим персоналом - солдатами-срочниками. Аэродром был военно-гражданским, военные истребители "миги" садились по радиомаяку. Перед их посадкой солдаты подходили к нам и говорили, что надо уйти от полосы: мощное излучение было вредным для здоровья, уходить пришлось довольно часто. Когда корову продали, дома из детей я оставался один, Коля был в армии, Ирина 9-10 классы училась в Приднепровске. На пенсии папа пошёл работать ночным сторожем на ферму, и доярки каждое его дежурство после утренней дойки наливали ему банку молока. С юридической точки зрения это было нарушением, никаких денег папа за молоко не платил, но выжить нам это молоко помогало. (Явление "несуны" в эпоху развитого социализма было сильно распространенным, и, когда лидеру нашей страны генсеку Брежневу советники докладывали о слишком низких доходах, зарплатах колхозников и совхозников, он ответил, что не надо по этому поводу беспокоиться, люди сами себя обеспечат, как раз имея в виду это явление, проще воровство.)
Из-за постоянной спешки успеть вовремя покроить, сметать платье к примерке клиенток, пошить заказ к сроку сама мама часто вместо обеда съедала кусок хлеба с подсолнечным маслом и солью, запивая водой, иногда с луком. Папа тоже любил это "блюдо", возможно, это отголосок голодных лет, доставшихся моим родителям, а может, это стандартная еда крестьян начала прошлого века.
О швейных машинах.
Первую машинку маме дал в приданное её отец Никита Самчук. Эта машинка переезжала с мамой на каждое новое место жительства. Я даже думал, что эта же машинка побывала в Германии во время войны и вернулась назад на родину. Но история оказалась сложнее. До Германии машинка не доехала. Там в Германии мама с папой приобрели немецкую машину с ножным приводом. В 45 году советские немецкие семьи в Германии на какое-то время собрали в лагерях, их переводили из одного лагеря в другой, ножная машинка была громоздкой и неудобной для транспортировки, папы с семьёй не было. Ножную машинку поменяли на ручную, обмотали шерстяным (или суконным) одеялом, берегли, как самую ценную вещь. Уже по дороге из Германии на вокзале в Брест-Литовске машинку украли, а вместе с ней и документы бабушки Магдалены. На Урале мама какое-то время пользовалась машинкой знакомых. Потом по посылторгу, по почте (а как ещё можно было достать в далёком уральском посёлке), купили машину Подольского завода (почти, как сейчас по интернету). Этой машинкой мама шила до 60 года. Обычная старая ручная машинка. С машинкой было много проблем, отремонтировать, отрегулировать в селе её было невозможно, не у кого. Мама насобирала денег, и купили новую ножную немецкую машину "Веритас". Машинку покупали в городе, домой везли речным рейсовым катером, мы, малыши, встречали маму с покупкой летним вечером. Пристани в селе не было, катер приставал прямо к берегу на территории гранитного карьера. Снести упакованную машинку по наклонному трапу было непросто, но, самое сложное было донести её домой. Правый берег Днепра крутой, высокий, 70-80 метров от уровня воды, тележки на хозяйстве у нас тогда не было. Сама машина состояла из стального станка на маленьких железных колёсиках с плитой из твёрдого дерева и собственно швейной машинки. Можно было бы распаковать и нести отдельно тяжёлый станок и отдельно машинку. Но упаковка тоже была 20-го века. Машинку принёс на своих плечах папин племянник Володя-Гуго, сын тёти Оли, сам в одиночку. Особенно тяжёлым был подъём в гору по дороге из карьера на высоту 60-70 метров и потом по пологой дороге, всего километра два. У машины было два привода: ножной и электрический. Ножной состоял из широкой площадки-педали, которая крутила колесо большого диаметра и через кожаный ремень круглого сечения вращательный момент передавался на шкив швейной машинки. Внутри швейной машинки был электродвигатель, подключался вилкой с толстыми штырями (о евророзетках, евровилках тогда ещё не говорили). Скорость машинки с электроприводом была достаточно большой, и мама им не стала пользоваться. Толстая инструкция к машинке была только на немецком языке, что, понятно, не было проблемой для мамы. Проблемой была сложность многофункционального устройства. В комплект входило порядка 12 (или больше) всевозможных лапок для различных швов и тканей, для различного типа швейных изделий, необычные спаренные иголки и другие приспособления. С помощью спаренных иголок можно было делать красивый двойной шов, но применять его в повседневном шитье практически было негде. Были специальные лапки для пошива из толстых тканей, с утеплителями (той же ватой). На Урале мама много шила фуфаек (одежда рядовых бойцов в войну и в мирном быту имела широкое применение) и ватных штанов - без них никак не обойтись в уральские морозы. Но к этому времени лёгкая промышленность уже наладила пошив пальто, и люди жили уже богаче. (Хотя своё первое фабричное пальто я купил себе сам в 14 лет на самостоятельно заработанные деньги.) Но перешивать, ремонтировать одежду, в том числе зимнюю, маме приносили достаточно много. На "Веритас" можно было даже вышивать. Конечно, всей этой многофункциональности мама не освоила, часто не хватало просто образования. Но она освоила всё, что было необходимо для повседневного шитья: установка и замена иголок, лапок, шпулек (возможно, это сейчас мои детские впечатления семилетнего пацана вспомнились, как же эту шпульку правильно поставить), смазку машины, настройку машины (очень важный момент в связи с недоступностью сервиса в сельских условиях), основные швы, включая обмётывание, зигзаг и другие, и даже мелкий ремонт. Мы, детвора, тоже осваивали машину вслед за мамой. И мама не запрещала нам доступ к машинке: как здорово было просто покрутить её на холостом ходу, затем уже серьёзное по маминому заданию намотать нитки на шпульку, вставить шпульку, правильно заправить нитку и (о!) втянуть нитку в иголку (и даже в две - сдвоенная игла), настроить шов и так далее вплоть до замены иголок, лапок. Практически каждый из детей при необходимости мог прострочить что-либо. Наверное, с новой машинкой мама стала больше работать за шитьём, меньше двигаться, быстро пополнела, набрала вес больше ста килограмм. Большая семья, не смотря на то, что старшие дети выпорхали из семьи и переходили на самообеспечение, требовала больших затрат, а папина зарплата была слишком маленькой. Работа на дому не имеет нормы рабочего времени и практически забирает всё время, оставляя какие-то крохи на семью, на детей, на дом, огород.
О хлебе.
Какое-то время в Старых Кодаках мама сама пекла хлеб. В довоенное время в сёлах люди сами пекли хлеб, другого варианта просто не было. На Чёрном Яре была пекарня. На Житомирщине для закваски теста люди пользовались своим выращенным хмелем. Здесь, в Днепропетровской области, пользовались дрожжами. Было целой проблемой достать дрожжи, купить хорошие (довольно часто были неважного качества), дрожжи запасали впрок. Выпечка хлеба - это тяжёлая работа: заквасить тесто, замесить его, формировать буханки, натопить печь и сама выпечка. Печи имели специальное отделение для выпечки. Чтобы долго не рассказывать об устройстве печи, приведу пример из мультфильма, или книжек с рисунками "Гуси-лебеди": брат с сестрой прячутся от гусей бабы-яги в печи. Вот в такой печи и пекли хлеб. Вначале мама пекла в печи в доме. Но летом было слишком жарко. Папа сложил печь ("кабицю") на улице под навесом, потом её несколько раз перекладывал, меняя расположение. Важно было, чтобы хлеб не сгорел, не подгорел, а также, чтобы внутри не остался сырым. Выпечь хороший хлеб было целым искусством. Мама пекла хлеб раз в неделю, к концу недели хлеб черствел, становился очень твёрдым. Буханки были большими, круглыми. Хлеб доставали из печи и выкладывали остыть. Но разве можно было дождаться, когда он остынет: мы, детвора, отламывали от горячего хлеба хрустящие корочки - как же это было вкусно! Долгое время мы пользовались домашней лапшёй: из теста раскатывали тонкие блины-коржи, нарезали полосками, высушивали. С лапшёй варили молочные супы. Макароны, вермишель, рожки в нашем рационе появились гораздо позднее. Мама была очень строгой к нам по отношению к хлебу, всегда следила, чтобы хлеб лежал правильно, круглой частью вверх, как он лежал в печи. Я думаю, что у этой старой крестьянской приметы есть простое объяснение: у лежащего "вверх ногами" хлеба гораздо больше шансов упасть на пол. Нельзя допускать, чтобы хлеб падал. "Крестьянские" дети никогда не будут бросаться хлебом, никогда не будут играть булкой в хоккей. Как-то даже вроде не было замечаний от мамы, но мы после еды не оставляли кусочков хлеба, доедали всё, и это
Хлеб мама перестала печь в 60-ых годах. Колхоз преобразовали в совхоз, зарплату стали выдавать деньгами (что само по себе хорошо, было существенным прогрессом), а не продуктами за трудодни, в том числе зерном. Зерно ещё надо было смолоть, везти зерно на мельницу, это было далеко, а никакого транспорта не было, машин и в помине, а коней с повсеместным применением тракторов в совхозе не осталось, вывели.
К этому времени хлеб стали регулярно, каждый лень, привозить из хлебозаводов города. Когда я учился в младших классах, ходить в магазин покупать хлеб стало моей обязанностью. За хлебом надо было выстоять очередь, люди собирались к приезду машины с хлебом. Хлеб разбирали, и если опоздать, то хлеба могло не хватить, и до следующего дня пришлось бы обходиться без хлеба. 63 год выдался неурожайным, очереди становились длиннее, хлеба не хватало. (Советский Союз впервые начал закупать хлеб, зерно за границей.) Легче с хлебом стало, когда начали выпекать кукурузный хлеб. На вкус он сильно отличался, был с каким-то сладковатым привкусом. Но голода не было.
Когда я подрос, я стал в магазине разгружать лотки с хлебом. Роберт в детстве на Чёрном Яре тоже разгружал лотки с хлебом: он собирал крошки хлеба и они помогли пережить голод. Нет, я разгружал хлеб не из-за голода, просто после разгрузки я сразу без очереди покупал хлеб, такая привилегия была.
Расскажу ещё один свой эпизод, свой грех. Папа накосил где-то травы, высушили её, и надо было привезти уже сено домой. Папа взял в колхозе коней, арбу и они вместе с мамой поехали за сеном. (У нас с сестрой Женей возник спор, когда это было. По её мнению, у неё уже был сын Олег, то есть мне уже больше 10 лет. В этом возрасте я уже был послушным осознающим последствия ребёнком. Да и к этому времени в колхозе если и были ещё лошади, то арбы точно не было.) Какое-то время по нашей улице грузовиками возили камни, гранит из карьера в город на заводы. Потом выезд с карьера перенесли с нашей улицы, дорогу спрямили. За нашей улицей стали меньше следить и весной от быстрой воды посередине улицы образовались глубокие канавы ("рвчаки"). Уровень улицы был ниже уровня двора. Возле калитки и ворот на высоте (на возвышении) двора лежал большой плоский камень, получилась такая скамейка на двух человек. На ней было удобно сидеть. Я, дошкольником был таким себе шалопаем. Откуда у меня взялись силы, и с кого рожна, но я этот камень своротил и каким-то образом перекатил (перекантовал) до канавы. Там он и застрял. Я с камнем уже ничего не мог сделать: ни вытащить, ни уложить. Папа с мамой приехали под вечер, мама сидела высоко сверху сена. Папа не увидел камня, утром никакого камня на дороге не было, начал поворачивать с дороги во двор. Колесо попало на камень, телега накренилась и упала набок. Мама упала сверху, упала на свою больную левую руку. Меня не наказывали, не ругали, может, поэтому было ещё больнее. Я чувствовал свою вину.
Как я уже писал, мама не была верующей. А как могло быть иначе у её отца, который с Богом "разговаривал" на равных? Нет, он сам читал библию, знал очень многое из библии, может, больше, чем некоторые священники. Но по церковным канонам его нельзя было считать верующим. Выросшие на стыке двух культур и религий, немецкой и славянской (русско-украинской), мы вместе с родителями не знали обычаев ни одних, ни других. По приезде на Украину в первый же новый год мы, наши родители, попали впросак. Коля пошёл в первый класс, сидел он с одноклассником Гришей, его семья жила как раз напротив нашего дома через глубокую кручу с крутыми склонами. Под православное рождество он принёс нам "вечерю" (см. примечание 6). Мы все удивились, но "вечерю" приняли, ничего не дав взамен. Обиженный Гриша пошёл домой с пустыми руками. В селе, конечно, обсуждали это событие, ну что с них возьмёшь, одним словом "нмц". После этого случая к нам "щедрувати, посвати" долго не приходили. И мы в детстве тоже не ходили "щедрувати, посвати".
Мама сама не крещённая и детей в нашей семье не крестили. В церковь мы не ходили, да и церкви в селе не было. И в городскую церковь тоже не ездили. Транспорт в город был один - речной трамвай, катер, шёл он в село долго. Рабочих возили в город на работу машинами от предприятий. Но это в будни. В будни также можно было добраться в город машинами-попутками, которые возили гранит в город. Выбраться в город до конца 60-ых было целым событием, в выходные - настоящим праздником. Да у мамы, точнее, у родителей, реально времени не было. Воскресенье было одним выходным днём, и за этот день надо было уйму домашней работы переделать. Хотя во время войны в Германии в кирхи мама ходила (по рассказам сестёр). Советский Союз был страной одной господствующей религии - атеизма. Верить в бога в моё детство уже не воспрещалось, атеизм не был воинственным, как в 20-30-ые года. Но люди верили дома, верой не выпячивались, кому-то это могло навредить в карьере. Но религиозные праздники праздновали всенародно, не скрываясь. Дети в нашей семье росли, как истинные патриоты своей отчизны, атеистами. У нас не было иконы. Но был свой иконостас - в деревянной раме размером примерно 90 на 60 см под стеклом были семейные фотографии: свадебные родителей, папа во время службы в армии, папа с друзьями, семья тёти Оли с сыновьями, фотографии других родственников. Такая наглядная история семьи, но довоенная история, фотографии тех лет. В этом "иконостасе" были подобраны фото одного небольшого формата. Большие фотографии или лежали отдельной стопкой, или, как например, фото встречи с дядей Валентином и тётей Верой, в отдельных рамочках висели на стенах. На одной из фотографий была большая группа людей (сельской общины). Мама на этой фотографии сидит с арфой, по преданиям семьи мама играла на арфе. Честно говоря, у меня сомнения по этому поводу (к сожалению, я сам маму никогда об этом не расспрашивал), в доме арфы у деда Никиты точно не было, это как сейчас рояль иметь дома. А можно ли было научиться играть в те непродолжительные моменты, часы, когда мамина семья ходила в молельный дом? Возможно, это было просто решением фотографа "оживить" фотографию. Но папа приметил маму на этих встречах. Сам папа играл на трубе и на скрипке - это тоже воспоминания сестёр времён войны. Мне самому "медведь на ухо наступил", это в части музыкального слуха. Я не помню, чтобы мама пела, не помню колыбельных внукам. У нас в семье не было разухабистых гулек, гулянок, застольного пения. Задумываешься над жизнью мамы, такое впечатление, что вся жизнь прошла в тяжёлой работе, в постоянных заботах о детях. Но после войны в её жизнь вошло кино. Ни в Холмогорах в Архангельской области, ни на Херсонщине кино не было, цивилизация ещё не дошла до отдалённых сёл. На Чёрном Яре кино привозили (передвижная киноустановка), на сеансы приходило всё взрослое население - это было прорывом. Разве можно кино не любить? (Разве что только в нынешнее время.) В Старых Кодаках мама с папой тоже ходили в кино. В селе уже был клуб, в котором кроме кино и танцев несколько раз в год устраивали концерты художественной самодеятельности, в первую очередь силами учеников и учителей. В клубе даже заказали художнику сделать декорацию, и концерты проходили на фоне хат сельской улицы. Мама полюбила индийские фильмы, такие душещипательные, над судьбами героев которых плакали все вместе. В конце 50-ых, начале 60-ых годов у нас в доме появились небольшой чёрный радиоприёмник, патефон (наверное, Женя купила). Сёстры покупали пластинки с песнями Бернеса, Шульженко, танцевальными мелодиями. Когда я дорос до возраста кино, мама уже перестала ходить на фильмы, может из-за возраста. В середине 60-ых годов мама стала читать книги, немного, сколько времени выкраивала. В это время лучшим подарком у нас в семье стала книги. Стоили они недорого, тяжелее было найти хорошую книгу в подарок, издавали книг в стране немного, а спросом они пользовались большим. Когда папа подал документы на пенсию, оформляли (считали) ему пенсию долго, полгода. Пенсия колхозникам и работникам совхозов была маленькой, у папы 48 рублей. Всё это время папа работал, за полгода ему выплатили пенсию, получилась приличная для нашей семьи сумма. Как всегда при дорогостоящих для нашей семьи покупках мама добавила собранные заработанные ею деньги и в нашей семье появился телевизор, Львовского завода "Огонёк", с большим экраном. Телевизор уже не был в диковинку, в селе он был у многих. Мы с сестрой зимними вечерами ходили к её однокласснице (Оле Ефимович) посмотреть телевизор - домой возвращались для нашего возраста поздно, по заснеженным улицам в свете луны, самым страшным были отпущенные на ночь собаки. Телевизор был для всех нас "окном в мир": концерты, голубые огоньки к каждому празднику, клуб кинопутешествий, в мире животных, первая телетрансляция чемпионата мира по футболу, фигурное катание, первые телефильмы, "Очевидное невероятное" Капицы, новости со всего мира и даже наши местные днепропетровские, "спокойной ночи" уже не столько для нас, сколько внукам, нашим племянникам. Ещё позже в семье появился холодильник, недорогой, совсем маленький, с морозильной камерой на 1 кг. Сейчас удивительно, как раньше люди умудрялись жить без холодильника, как обходились без него? Появилась и круглая однокамерная стиральная машина: на печи грели воду, стирали порциями, каждую порцию надо было выкрутить руками, загрузить следующую порцию белья, при сливе воду вручную выносили на улицу. Стирка была работой на целый день. Уже в 70-ые года от повзрослевших детей маме купили вторую стиральную машину с центрифугой для отжима белья, но стирали в ней бельё тоже порциями. Машина очень пригодилась и для молодых наших семей, стирать бельё своим детям, то есть маминым внукам, было легче. Зачем я так подробно об этом пишу? Да потому, что каждая такая покупка становилась событием в семье, на неё долго копились деньги, и каждое приобретение было ступенькой в жизни семьи, в уровне этой жизни. Хотя, семья оставалась малообеспеченной. Я всё своё детство донашивал одежду и обувь старших, мама многое шила сама, перешивала одежду, пальто из старых, сношенных вещей. Достаточно сказать, что первое своё фабричное пальто я купил себе на самостоятельно заработанные деньги в 14 лет (как раз пошёл учиться в 9-ый класс в городскую школу). Купил себе и свои первые часы. Но как же мама старалась для нас, купить всем учебники (учебники не были бесплатными), тетради, купить белую рубашку в школу, на выпускной пошить платье (шила, конечно, сама), купить на выпускной Коле и мне костюм. Чтобы мы, дети, были не хуже других.
В конце 60-ых я остался дома один: Роберт и Женя жили своими семьями отдельно. Лена окончила университет, жила в общежитии, а потом снимала квартиру в городе. Эмма в Крыму на отдыхе познакомилась с ленинградским автослесарем Николаем, на шуточный спор с Леной поехала к нему в Ленинград и вышла замуж. Коля работал токарем на ДМЗ, жил в общежитии. А потом его призвали в армию. Во время его службы Советский Союз ввёл войска в Чехословакию ("Пражская весна"). Мама плакала, переживала, если Колька попадёт туда. Его танковую часть подняли по тревоге, маршем двинулись к границе, но у границы остановили. Ирина 66-68 года училась в 9-10 классах в Приднепровске, жила у тёти Оли. А потом работала на швейной фабрике, тоже жила в общежитии. На выходные кто чаще, кто реже приезжали домой. Но в будни дома из детей я остался один. Мама с папой в это время стали частенько спорить, в основном по пустякам, как у малых детей, или вспоминали обиды очень далеких лет. Злобы, или непримиримых раздоров между ними не было. Скорее, наоборот, появилась какая-то нежность в их отношениях.