Мамка-кормилица

Лейкин Николай Александрович

— Да и со швейцаромъ… Швейцара надо припугнуть, — подхватила Екатерина Васильевна.

— Непремнно, — отвчалъ Колояровъ, накладывая себ рыбы.

X

Мамку Еликаниду вымыли, дезинфицировали, переодли во все свжее и только посл опрысканія ея одеколономъ она была допущена къ ребенку. Мурочка жадно набросился на ея грудь и, проголодавшійся, сосалъ съ особымъ причмокиваніемъ. Противъ мамки и ребенка сидли супруги Колояровы и смотрли на этотъ актъ. Колояровъ говорилъ кормилиц:

— И

чего это тебя изъ хорошихъ комнатъ, изъ чистаго помщенія, изъ роскошной обстановки понесло вдругъ въ грязную вонючую дворницкую? Понять не могу… И къ чему, къ кому? Къ грязнымъ, закоптлымъ мужикамъ отъ чистыхъ, опрятныхъ людей.

— Ахъ, баринъ миленькій, да вдь кровь… — отвчала Еликанида. — Родня…

— Кровь… Какая тутъ кровь! Дяденька какой-то.

— И братанъ.

— Что это такое братанъ? — спросила Екатерина Васильевна мамку.

— Тетенькинъ сынъ онъ.

— А солдатъ-то? Солдатъ? — задалъ вопросъ баринъ.

— Солдатъ землякъ. Восемь верстъ отъ насъ. Вс наши. Они солдата и разыскали, а солдатъ зналъ, гд я живу, и привелъ ихъ ко мн. Они мн письмо и гостинцы принесли.

— Ты этотъ гостинецъ не смй сть. Гд онъ?

— Въ дворницкой остался.

— Ну, ты его въ дворницкой и оставь. Я слышалъ, что тамъ сушеные грибы и малина. Тамъ и оставь. А барыня теб вмсто малины и грибовъ дастъ плитку шоколада, конфетъ… и… ну хоть пятокъ мандаринъ. Не понимаю, ршительно не понимаю, какъ теб, въ нкоторомъ род ужъ отполировавшейся, отшлифовавшейся, могутъ нравиться грязные мужики и солдаты!

— Родные… Кровные… — опять тихо и ужъ съ покорностью въ голос произнесла Еликанида.

На другой день утромъ былъ сдланъ Колояровымъ большой разносъ швейцару, какъ смлъ онъ выпустить на улицу неодтую въ верхнее платье Еликаниду. Швейцаръ оправдывался, что это не его дло смотрть, кто одтъ или не одтъ и что останавливать онъ обязанъ только воровъ и „подозрительныхъ личностевъ“.

Колояровъ здилъ и къ домовладльцу съ жалобой на дворника Трифона и просилъ объ его увольненіи.

— Помилуйте, разв это задача дворника сбивать съ пути кормилицъ, вндряться въ порядки семьи квартирантовъ и нарушать эти порядки! — раздраженно говорилъ онъ.

Домовладлецъ не понялъ сути, улыбнулся и покачалъ головой.

— Позвольте… Разв онъ позволилъ себ оскорбить ее, какъ женщину? — спросилъ онъ про дворника. — Она жалуется на насиліе съ его стороны или…

— Да нтъ-же, нтъ! Еще-бы онъ это-то себ допустилъ. Тогда есть уголовный судъ. Но мн кажется, и того довольно, что я вамъ объяснилъ. Дворникъ врывается въ квартиру, то-есть въ прихожую, отрываетъ мамку отъ ребенка и тащитъ къ землякамъ въ дворницкую на оргію. Въ дворницкой оргія была… Тамъ пили водку и пиво. Мн кажется, и тутъ составъ преступленія ясенъ.

— Не нахожу, не нахожу… Но во всякомъ случа сдлаю ему выговоръ, чтобы угодить вамъ.

— Пожалуйста. Главное, чтобы это не повторялось. Это успокоитъ жену.

Колояровъ ухалъ.

Къ обду къ Колояровымъ

съхались дв маменьки: его Александра Ивановна и ея Елизавета Петровна и составилось нчто въ род семейнаго совта. Маменьки тотчасъ-же начали между собой ссориться.

— Я говорила тогда., что не надо брать мамку красавицу. Это очень опасно въ Петербург, гд все кишитъ легкостью нравовъ, — начала мать Колояровой. — Достаточно было взять здоровую солидную женщину. Вдь Александра Ивановна вамъ эту мамку нашла.

— Я, я нашла мамку?! Да что вы, Елизавета Петровна! — воскликнула мать Колоярова. — Я была противъ всякой мамки, я говорила, что сама мать должна кормить грудью, а вы доказывали, что ваша дочь слаба грудью, страдаетъ нервами и мигренью. Моего сына я сама выкормила, думала, что такъ будетъ и съ внукомъ поступлено. А вы сунулись и просили доктора Федора Богданыча рекомендовать мамку.

— Такъ вдь докторъ-то Федоръ Богданычъ вашъ докторъ, а не мой. Вашъ и вашего сына. Вы у него лечитесь отъ разныхъ недуговъ, а я, слава Богу, здорова. Это у васъ какія-то невдомыя болзни существуютъ.

— Невдомыя! А вы отъ вдомыхъ болзней крупинки всякія глотаете? Не можете куска състь, чтобы не проглотить какой-нибудь гадости.

— Гадости! Вы удержитесь въ вашихъ выраженіяхъ… Не гадости, а крупинки Матео. Я гомеопатка. А вашего Федора Богданыча къ себ на порогъ не пустила-бы.

Бабушекъ насилу успокоили, и он во время всего обда смотрли другъ на друга звремъ.

Вечеромъ пріхалъ докторъ Федоръ Богдановичъ, уже старикъ, въ очкахъ, въ вицмундирномъ фрак и съ Владимірскимъ крестомъ на ше. Ему разсказали исторію съ мамкой. Онъ покачалъ головой, потомъ осмотрлъ ребенка и мамку, внимательно разсматривалъ пеленки перваго и постукивалъ и выслушивалъ вторую и сказалъ, оттопыривъ прежде свою нижнюю губу:

— Ничего особеннаго не произошло, но желудокъ и кишки у нея вздуты. Она чего-нибудь налась неподобающаго. Я ей пропишу березовый уголь.

Супруги Колояровы и дв бабушки накинулись на мамку.

— Что ты ла вчера въ дворницкой? Говори! — приставали они къ пей.

— Да ничего. Видитъ Богъ, ничего, барыни… — испуганно оправдывалась мамка.

— Малину сушеную жевала, рыжики или грузди поганые ла вчера? — спрашивала Екатерина Васильевна.

— Оставьте, — остановилъ ихъ докторъ. — Это вздутіе живота у ней не вчерашняго происхожденія, а боле новйшаго. Что она сегодня ла?

— Ватрушку ла за завтракомъ. Пристала съ ножомъ къ горлу, закажи ей ватрушку… — разсказывала Екатерина Васильевна. — Вдь не знаешь, чмъ ее утшить. Даешь шоколадъ — не стъ. Ну, я думала, что казеинъ молока, немного жировъ, мука… Вдь скучаетъ, ноетъ…

— Меньше мучного, меньше. Впрочемъ, березовый уголь ее облегчитъ, — сказалъ докторъ и пошелъ писать рецептъ.

У доктора просили совта, какъ быть съ мамкой, опасаясь дальнйшаго ея неповиновенія. Онъ задумался, нахмурилъ лобъ, почесалъ пробритый подбородокъ и отвчалъ: