Мамка-кормилица

Лейкин Николай Александрович

Черезъ пять минутъ Акулина, полная баба, лицо у которой было раздвинуто больше въ ширину, чмъ въ длину, стояла въ столовой около дверей и, держа руки подъ передникомъ, кланялась.

— Ты что это нарушаешь порядки, заведенные въ дом и нарушаешь спокойствіе господъ! — крикнулъ на нее Колояровъ. — Ты осмлилась выдать мамк Еликанид подсолнуховъ, зная, что всякая дача ей чего-либо състного, кром какъ съ господскаго стола, строжайше запрещена. А? Отвчай!

— Да вдь она проситъ, баринъ, ваше превосходительство. „Дай, говоритъ, мн потшить зубы“. Она даже совала мн три копйки, чтобъ я купила ей на вс три копйки подсолнуховъ,

но я побоялась взять, — проговорила судомойка, покраснвъ лицомъ до степени варенаго рака.

— Чтобъ это было въ послдній разъ! Слышишь? Иначе паспортъ и разсчетъ въ руки — и вонъ! И ничего ей не давать изъ състного! Да и вообще ничего не давать. Еликанида не для кухни взята.

— Да вдь я думала, баринъ, что если поваръ Калистратъ Иванычъ ей когда даетъ, то отчего-же мн-то?..

— Поваръ даетъ? Что такое ей поваръ даетъ? — закричалъ Колояровъ. — Это для насъ новость! Говори! Что?

— Миндаль даетъ, кедровые орхи покупаетъ. Тутъ какъ-то корюшку копченую давалъ.

— Корюшку копченую? — воскликнула Екатерина Васильевна. — Ну, вотъ, вотъ, вотъ!.. Такъ я и знала! Оттого-то отъ Мурочки на прошлой недл новыми мужицкими сапогами и пахло! Оттого-то онъ и плакалъ. Корюшку копченую… Вдь это ужасъ!.. Мамк копченое! Нтъ, это изъ рукъ вонъ… Базиль… Ты обязанъ…

— Съ поваромъ я посл обда раздлаюсь. А ты ступай, — кивнулъ Колояровъ судомойк. — Павелъ! Теперь вы… Когда, въ какой день и въ какой часъ вы поднесли Еликанид медовую коврижку? — обратился онъ къ лакею.

Лакей вспыхнулъ.

— Коврижку-съ? Извините, ваше превосходительство, это дйствительно было, — отвчалъ онъ. — Но я знаю, что барыня имъ иногда коврижки даютъ, а потому думалъ…

— Барыня и вы — я думаю, это разница. Барыня даетъ столько, сколько не повредитъ ея здоровью, а вы… Объясните мн, пожалуйста, какъ велика была эта коврижка и когда она была преподнесена?

Колояровъ уже прямо впадалъ въ тонъ слдователя.

— Въ Николинъ день я ей подарилъ, передъ Рождествомъ, такъ какъ она плакалась, что у ней по деревн престолъ… Престольный праздникъ, значитъ. „У насъ, говоритъ, въ деревн угощаются теперь, а я одна сирота“.

— Скажите пожалуйста, какой сердобольный мужчина! Но не припомните-ли вы, какъ велика была эта коврижка?

— И всего-то, баринъ, полтора фунта.

— Полтора фунта! Но вдь это-же ужасъ. Это прямо отрава! — воскликнула барыня. — Сожрать полтора фунта коврижки молоденькой женщин, которая кормитъ грудью нжнаго ребенка! Полтора фунта! Боже мой! То-то Мурочка нашъ былъ боленъ въ начал декабря и мы посылали за профессоромъ Иваномъ Павлычемъ. Помнишь, помнишь, Базиль? И это было аккуратъ посл Николина дня. Боже мой, вотъ иногда бываетъ неразгаданная болзнь!

— Павелъ! Слышите, чтобъ это было въ послдній разъ! — отдалъ строгій приказъ лакею Колояровъ. — Въ послдній разъ. Иначе, какъ я ни привязанъ къ вамъ, мы разстанемся. Идите, и подавайте къ столу дичь!

Колояровъ сдлалъ жестъ рукой.

— Представь себ, Базилъ, теперь я вижу, что вс они влюблены въ нее… въ нашу Еликаниду… — сказала Колоярова мужу. — Влюблены, какъ кошки… Я про мужскую прислугу. Иначе съ какой-бы стати они стали подносить ей подарки! И Павелъ, и поваръ Калистратъ. Теперь я даже припоминаю ихъ плотоядныя улыбки, когда они смотрятъ на Еликаниду. Ахъ, какъ все это непріятно! — вздохнула она.

— Поручи

горничной Даш. Надо смотрть строже, — отвчалъ супругъ.

— Ахъ, и Даша тоже… Она съ ней вмст грызла тутъ какъ-то кедровые орхи… — махнула рукой барыня.

— И швейцаръ тоже, нашъ швейцаръ, на мамку зубы скалитъ и встрчаетъ ее всякій разъ плоскими комплиментами. Вдь я слышу, — сплетничала бонна.

— Не подливайте, мадемуазель, масло въ огонь, не подливайте… — остановилъ ее Колояровъ.

— Боюсь я, Базиль, боюсь за Мурочку… — потрясала головой Екатерина Васильевна. — Вдь мы иногда узжаемъ по вечерамъ въ театръ, бываемъ въ гостяхъ… Ну, что если вдругъ?..

— Успокойся, Катишь.

— Не бойтесь, Катерина Васильевна, вдь я дома… я слжу… — успокаивала Колоярову бонна.

Павелъ принесъ изъ кухни дичь и салатъ.

Черезъ десять минутъ Колояровы вышли изъ-за стола.

VII

Посл обда, во время питья кофе, Колояровымъ былъ вызванъ въ кабинетъ поваръ Калистратъ и ему былъ данъ за мамку Еликаниду строжайшій выговоръ.

— Прошу васъ и въ то-же самое время требую во имя здоровья моего ребенка ничего не давать въ кухн кормилиц изъ състного, помимо того, что барыня назначаетъ ей на завтракъ и обдъ. Я торжественно требую этого, и если приказъ мой не будетъ исполняться — мы поссоримся и вы лишитесь мста, — сказалъ повару Колояровъ, дымя сигарой.

— Да вдь она, ваше превосходительство, иногда къ душ пристаетъ, — оправдывался поваръ, красивый малый въ усахъ. — То дай ей соленаго огурца, то трески, то кислой капусты… Умоляетъ… Вдь вчуж жалко… Ну, и…

— И вы давали ей соленой трески и кислой капусты?

Баринъ даже поднялся съ кресла и тревожно уставился на повара.

— Этого не давалъ. Какъ возможно! Я понимаю, что она господское дитя кормитъ. А вотъ корюшки копченой разъ далъ. Вдь когда он грудью кормятъ, ихъ словно червякъ какой точитъ… и на кислое тянетъ.

— А вы гоните ее вонъ изъ кухни. Прямо гоните. Ея мсто въ дтской, около ребенка, а не въ кухн.

— Да вдь она не идетъ. Какъ гнать-то? Тутъ вотъ какъ-то къ ней землякъ приходилъ. Нельзя-же его въ дтскую…

Колояровъ вздрогнулъ.

— Землякъ? Какой землякъ? Отчего-же мы этого не знали? — спросилъ онъ. — Ей строжайше запрещено принимать кого-либо изъ мужчинъ. Женщинъ можно, но мужчину ни подъ какимъ видомъ… Такъ было условлено.

— Онъ письмо изъ деревни привозилъ и она его кофеемъ поила.

— Даже кофеемъ поила!.. А намъ никто ничего не сказалъ? Ни Павелъ, ни Даша горничная, ни вы… Ну, слуги! Идите! А Еликаниду изъ кухни гнать… Не идетъ — сейчасъ-же доложить барын.

Поваръ ушелъ. Колояровъ въ волненіи ходилъ большими шагами по кабинету и щипалъ бакенбарды.

„Землякъ… мужчина… Оказывается, что мы ничего не знаемъ, что у насъ въ дом длается, — разсуждалъ онъ. — Землякъ… И никто недоноситъ. Землякъ… Вотъ это новость! Стало быть Катишь въ это время дома не было. Но вдь нельзя-же ей тоже и дома цлый день сидть… Ей воздухъ нуженъ… Нужно въ Гостиный дворъ, нужно на выставку куда-нибудь, на базаръ благотворительный… Наконецъ, есть и визиты приличія… Нельзя безъ нихъ… Ахъ, какъ все это неудобно! Какъ все это печально! А я на служб!.. Я обязанъ служить… Что-же я могу? Катя-же ужъ и такъ сидитъ много дома“.